Злоязыкие сотрудники института отрекомендовали автора этих трудов как «чудака», «не в своем уме»; при этом им и в голову не пришло поинтересоваться содержанием шкафов. Впрочем, одно обстоятельство все-таки ободряло: по некой непонятной К.Д. Ушинскому причине архив и бумаги опального педагога недоброжелатели «всего-навсего» предали забвению, а значит, не выбросили и не сожгли в печи, поэтому бесценное наследие дождалось своего кладоискателя.
Обнаружив «полное собрание педагогических книг» Гугеля, Ушинский поразился:
«Это было в первый раз, что я видел собрание педагогических книг в русском учебном заведении. Этим двум шкафам я обязан в жизни очень, очень многим, и - Боже мой! - от скольких бы грубых ошибок был избавлен я, если бы познакомился с этими двумя шкафами прежде, чем ступил на педагогическое поприще! Человек, заведший эту библиотеку, был необыкновенный у нас человек. Это едва ли не первый наш педагог, который взглянул серьезно на дело воспитания и увлекся им».
Вот как немилосердно характеризует он обходящуюся вовсе без книг по профессии систему просвещения времен ретроградного николаевского режима.
По достоинству оцененное наследие незаслуженно забытого инспектора, одно из лучших в то время собрание сочинений, послужило самому Ушинскому путеводным ориентиром. Ведь до той поры он был юристом как по образованию, так и по роду преподавательской деятельности, а находка в Гатчине позволила ему избрать педагогическое поприще, а нам - обрести «учителя русских учителей».
Гнездо пеликана — символ сиротства
В 1804 г. в Хильдбург-Хаузене, что в Саксонии, родился мальчик. Подлинное имя его до сей поры неизвестно: он рано осиротел, и его, пятилетнего, привезли в Россию, где опекун дал ему имя, отчество и фамилию. Егор Гугель учился в Петербургском пансионе пастора Иоганна Мюральта, ученика и последователя великого швейцарского педагога и воспитателя сирот Иоганна Генриха Песталоцци. «...Круглый сирота, в самых нежных летах своей жизни лишившийся родителей и имеющий преимущественное право пользоваться воспитанием в этом благотворительном заведении, стоит бок о бок с несчастно рожденным сиротою (речь идет о Е.О. Гугеле. - Е.К.). Он взывает к той же любви, которой так алкал последний и от недостатка которой так скоро увядал, словно цветок, лишенный плодотворных лучей солнца; он требует также тщательного ухода за собою, а этот уход обусловливается лишь самоотвержением тех, которые приставлены к нему...» - писал сподвижник Гугеля П.С. Гурьев в «Русском педагогическом вестнике».
По окончании пансиона Гугеля оставили там работать воспитателем; вскоре он поступил учителем немецкого языка в Инженерное училище, затем служил инспектором классов в воспитательном доме в Гатчине, где его стараниями проявились ростки педагогики Песталоцци. Да он и сам всю жизнь продолжал учиться, как водится у настоящих учителей. «Достойно было удивления, с какою легкостью и быстротою выучился он русскому языку. В первое время пребывания его в Гатчине он говорил и писал по-русски очень ошибочно; но не более как через год совладал и с трудным для иностранца русским произношением, и с русскою фразеологией. Будучи по преимуществу автодидактом, он так изучил грамматики языков немецкого, латинского, русского и французского, беспрестанно сравнивая их между собою, что мог служить образцовым преподавателем иностранных языков, каким и был на самом деле. Ученики его всегда делали замечательные успехи», - писал о Гугеле П.С. Гурьев.
К началу XIX в. стали забываться плоды социально-педагогической деятельности И.И. Бецкого, который начал создавать в России воспитательные учреждения для детей-сирот. В период начала реформ Александра I вновь попытались облегчить незавидное положение беспризорных детей: брошенные на произвол судьбы, они влачили жалкое существование в приютах, где непомерно велика была младенческая смертность. В 1803 г. вдовствующая императрица Мария Федоровна повелела организовать в здании бывшего Скотного двора в Гатчине Сельский воспитательный дом, в который поместили 600 младенцев, однако те вскоре принялись болеть, так что с 1808 г., по всей видимости, вспомнив опыт И.И. Бецкого, малышей стали передавать под патронат в гатчинские семьи.
На фронтонах воспитательного дома поместили рельеф с изображением пеликана, «кормящего детей своих»: шея изогнута, клюв обращен к груди, а с трех сторон к нему тянутся птенцы. В раннем христианстве пеликана, питающего своей плотью потомство, сравнивали с жертвенностью Христа, Своей Кровью искупившего грехи человечества. Древняя легенда повествует, будто ради спасения голодающих птенцов пеликан способен кормить потомство каплями своей крови. (Заметим в скобках: сейчас вспомнили сей древний символ, и на конкурсах учителям-победителям дарят хрустальную статуэтку пеликана.)
На мой взгляд, в XIX столетии вряд ли сию проникновенную художественную метафору устроители института посвятили педагогам, чей труд власти никогда высоко не ценили. Скорее нам явлена аллегория подвига царственных благотворителей, самоотверженно отрывающих от себя средства для общественно полезного дела воспитания детей- сирот. Мария Федоровна так скорбела о выпускниках сиротских учреждений России: «Воспитательное значение выразилось в совершенной непригодности выросших воспитанников к самостоятельной трудовой жизни. Они оказались менее всех граждан полезными своему Отечеству и дошли до последующей степени падения».
Согласно уставу, цель воспитательного дома - «дать первоначальное образование несчастно-рожденным сиротам обоих полов в духе чисто ремесленного» и воспитать верноподданных слуг «царя и Отечества». Дети лиц, не служивших на военной или гражданской службе, в воспитательный дом не принимались, в чем и проявлялось некоторое его сходство с Сен-Сиром, где воспитанниц также набирали из обедневших, но лишь дворянских семей со всей Франции. Власти опасались, что, если разрешить принимать детей всех сословий, в воспитательный дом понесут подкидышей со всех городов и весей. Однако в отличие от воспитательного заведения маркизы де Ментонон в Гатчине, где некогда по велению матери томился Павел, воцарились авторитарный дух и суровая казарменная дисциплина прусского образца, и по сути недетское «воспитание» осуществлялось в непрестанной муштре, сирот обучали «главному» умению - маршировать на плацу.
Педагогика здесь и рядом не стояла: провинившихся подростков сажали в карцер на хлеб и воду, да и этот, прямо скажем, скудный паек давали через день; воспитанников изолировали от внешнего мира: на прогулку в город их выпускали лишь в праздничные и воскресные дни. «Вместо любви, безграничной христианской любви, которая одна в состоянии была согреть и оживить эти юные, оторванные от общества отростки, чтобы снова привить их к этому обществу, их отвергшему, грубые приставники действовали на детей только страхом и беспрерывными наказаниями и таким образом поселяли в них, с самой ранней поры их жизни, глубокую ненависть ко всему их окружавшему и навсегда отделяли их от общества... из огромного числа детей... только самая малая часть достигала впоследствии сколько-нибудь счастливой будущности: сотни, тысячи пропали безвозвратно; многие из них даже по выходе из заведения и по определению к местам постоянно чувствовали свое одиночество», - писал впоследствии работавший институте П.С. Гурьев в «Очерке истории Гатчинского сиротского института», что, к сожалению, звучит вполне актуально.
В начальный период детей по классам не распределяли, ибо систематических учебных занятий с ними не организовывали. Впоследствии воспитанников старшего возраста стали обучать чтению, письму, четырем действиям арифметики, катехизису. Е.О. Гугель так указал на роковую ошибку в обычной практике этого заведения: «Учителя и воспитатели действуют ощупью, забывая о главной задаче, великой и ответственной, - воспитывать человека».
Появление педагогической концепции нередко тесно взаимосвязано с господствующей социокультурной атмосферой эпохи. Никколо Макиавелли утверждал, что в политической жизни действовать можно двумя методами: либо на переменчивом основании любви, либо на твердом фундаменте страха, который настолько часто применяют, что феномен манипуляций властителя подданными стал привычным и обыденным. Как известно, сие учение применимо и к воспитанию, ибо педагогические концепции не могут создаваться «из ничего», но прямо или косвенно определяются общим стилем властвования в стране, который клонился к гатчинскому настрою весьма приближенного к царю А.А. Аракчеева.
Итак, педагоги того времени в основном воздействовали на детей только страхом и беспрерывными наказаниями, и вот в подобной антипедагогической среде неожиданно появляется педагог абсолютно другого типа - Гугель, который рассматривает свои воспитательные действия не как триумф победителя над завоеванными, а видит в детях людей, себе подобных. «Наделенный с избытком силою воли и предприимчивым характером, он отличался в особенности тою способностью, которая так нужна в деле воспитания, хотя и редко встречается в педагогах: это умение читать в детской душе и предугадывать ее легкие, едва заметные проявления». Подобный феномен его немногочисленные сторонники рассматривали как профессионализм, а многочисленные завистники мгновенно посчитали его «инородным телом». «Не столько Петропавловской школе, сколько Муральдту (в его пансионе Гугель учился. - Е.К.) и собственной деятельности он обязан был своим образованием: скудные сведения, которые тогда приобретались повсюду, даже и в университете, не могли довольствовать этой жаждавшей познания души; он скоро понял всю бедность таких познаний и, как сам неоднократно говорил, в пансионе Муральдта принялся за совершенное свое преобразование, начав с элементарных познаний», - продолжает П.С. Гурьев.
Впоследствии К.Д. Ушинский метко охарактеризовал дух казенщины в институте: «Канцелярия и экономия наверху, администрация в середине, учение под ногами, а воспитание - за дверьми здания». Великий педагог сумел невероятно точно определить иерархию ценностей надменной бюрократии в совершенно чуждой ей по самой сущности педагогической деятельности.
«...Трудно вообразить, до какой степени самые благодетельные намерения могут быть искажены, если исполнителями их назначено быть людям грубым и необразованным. В воспитании всего важнее пример и образец тех, которые им руководствуют, а где всего необходимее нужны были неукоризненные образцы, как не в деле воспитания несчастных сирот, с самого рождения осужденных на одиночество и утрату лучшего счастья в жизни, какое только можно обрести в семействе» (П.С. Гурьев).
Сельский воспитательный дом — школа для малолетних
В Сельском воспитательном доме Е.О. Гугель начал служить с 1830 г., занимаясь дошкольным и начальным образованием, особое внимание уделяя обучению детей русской словесности. На свои средства П.С. Гурьев, А.Г. Ободовский и Е.О. Гугель открыли в 1832 г. небольшую экспериментальную так называемую «школу малолетних детей», проживавших на пансионе в семьях жителей Гатчины.
«Это суть заведения, куда принимаются дети от двух до шести лет, которых, разумеется, нельзя еще допускать в школы, собственно так называемые. Дети, находясь там под присмотром опытного учителя, играючи, научаются весьма многому; но, что важнее всего, получают нравственное направление. Разумеется, что характер таковых заведений, по нежному возрасту детей, отнюдь не допускает какого-либо строгого преподавания. Невинные забавы, приучение к порядку и доброму поведению суть главная цель. Все предметы преподавания служат только средствами к приличному занятию детей. Таковые заведения особенно назначаются для детей неимущих родителей», - писал Гугель.
Примечательно: три единодушных педагога сумели организовать такое заведение, которое в течение долгого времени тщетно пытались, а скорее всего, просто не хотели создать случайно оказавшиеся в деле воспитательном профессионально непригодные люди. Кто они, эти энтузиасты?
По окончании Главного педагогического института Александра Григорьевича Ободовского вместе стремя однокашниками в 1816 г. командировали «для узнания разных систем воспитания» в Британию, затем - в Париж к аббату Готье, разработавшему метод «учить играючи». В Швейцарии Ободовский проходил обучение у И.-Г. Песталоцци, считавшего, что цель воспитания - естественное развитие детской индивидуальности и «возбуждение в нем самодеятельности духа». Возвратившись в Россию, Ободовский преподавал в Петербургском учительском институте, а затем служил профессором в Главном педагогическом институте, где сначала читал географию, статистику и педагогику, работал инспектором в Петербургском воспитательном доме. Воплощая идеи Песталоцци, Ободовский, автор работ по географии и методике ее преподавания, трудился на педагогическом поприще с необычайным воодушевлением и энергичностью.
Последователь педагогических взглядов Песталоцци, Петр Семенович Гурьев более двадцати лет прослужил в Гатчинском сиротском институте преподавателем, а затем инспектором классов. В «Отчете по Гатчинскому сиротскому институту» он писал: «Важнее всего возбудить самодеятельность в воспитаннике, представить ему будущую науку с ее светлой, лучшей стороны, чтобы он постоянно жаждал познаний и уже в маленьком кругу своей учебной деятельности ощущал отраду и наслаждение от изобретений всякого нового познания, всякой новой истины».
Бережно относясь к детской душе, он утверждает: «В нежном организме детства есть струна, которую только умеючи надо коснуться, чтобы она издала самые мелодичные, самые сладостные звуки. Эта струна есть восторженная детская любовь ко всему прекрасному, истинному и благому».
«Главная цель учреждения этой миниатюрной школы была та, чтобы детей, совершенно чуждых родства, сдружить сколько возможно ранее с семейной жизнью и дать правильное направление развитию их способностей, как наука о воспитании позволяла. Дети проводили большую часть дня в школе под надзором приглашенного для того особого наставника и жены его, заведовавшей маленьким школьным хозяйством... Дети маленькой школы, до того времени дикие, неповоротливые и неопрятные, быстро стали изменяться: они с радостью начали посещать школу, с горем и плачем возвращались домой, где ими вовсе не занимались», - писал П.С. Гурьев.
Гугель организовал небольшие по численности классы, внедрил новый звуковой метод обучения русскому языку, разработав особую методику, построенную на правильно поставленном дыхании. Высоко ценя роль родного языка, он придавал обучению воспитывающий характер. Вот как об этом писал Гурьев: «Метода англичанина Гамильтона, состоящая в изучении иностранного языка по надстрочным переводам, при беспрестанном сравнении обоих текстов, с которою он (Гугель. - Е.К.) прежде всего познакомился и которая относится к методе Жакото, как часть к целому или вид к роду, пособила ему приобрести достаточные сведения в иностранных языках, в особенности в английском. Обширное чтение, начатое еще в пансионе Муральдта и направляемое этим просвещенным мужем и потом постоянно продолжаемое в Гатчине, на которое он посвящал каждый досужий час, довершило его образование. Он имел библиотеку хотя небольшую, но составленную из лучших сочинений как по педагогике, так и по наукам, с нею соприкосновенным».
В школу для малолетних детей приводили на весь день. Малыши играли на свежем воздухе и немного занимались в форме бесед. Старших обучали грамоте, письму, счету, пению. От доминирующих в те времена как в семье, так и в школе телесных наказаний здесь решительно отказались, что стало весьма необычным в авторитарном пространстве николаевского режима. Для непослушных практиковался лишь запрет играть. Смотрители школы для малолетних детей руководили работой пансионов. «Надо было видеть детей вокруг него, оживленных его речью. Казалось, с каждым ребенком он употреблял особый прием разговора, с каждым он говорил языком, вполне ему понятным», - писал о Егоре Осиповиче благотворитель В.Ф. Одоевский.
Поставив целью проводить умственные упражнения по развитию речи и мышления детей, Гугель создал учебные пособия для воспитателей. Он одним из первых в России начал разработку дидактических основ дошкольного воспитания, создал авторскую методику первоначального развития логического мышления детей. Утверждая, что «малолетняя школа основана Гугелем на здоровых педагогических началах», К.Д. Ушинский отмечал, что здесь удалось найти сочетание семейного воспитания детей с освоением основных навыков начального обучения.
Содержательницам пансионов рекомендовалось проявлять к детям гуманность, чуткость, воспитывать их нравственно, добиваться, чтобы они жили дружно, во всем помогали друг другу. Школа для малолетних служила соединительным звеном между дошкольным воспитанием и первыми классами низшей школы. В школе дети учили Закон Божий, с ними проводили беседы на темы морали, их учили чтению, письму и счету, основам изучения окружающей природы. В субботу повторялось все пройденное за неделю, но программ по отдельным учебным предметам не было. Воспитателям следовало проводить непродолжительные беседы и непременно играть с детьми. «Надзирательница ласковым обхождением с детьми должна давать собою пример и как добрая мать всегда присутствовать при их играх и занятиях, наблюдая, чтобы игра проводилась по предписанному порядку».
Вряд ли все складывалось просто и легко при воспитании сирот, на которых сыпались жалобы из-за многочисленных недостатков: неблагодарности, зависти, угодничества и неуемной лести. Педагог П.С. Гурьев объяснял причины этого: «Им вошло в привычку быть непризнательными, потому что они знали, что их никто и никогда не любил; они были завистливы, потому что убеждены были в себе, что им, по особенности их положения между людьми, никогда нельзя сравниться с другими; они были излишне подчас угодливы и ласкательны, чтоб выманить что-нибудь от других, так как никогда и ничего своего не имели; они чуждались людей, потому что мало на кого надеялись. Но где же, спрашивается, коренная причина всего этого? Опять повторяем: в отсутствии любви. Мы имели много случаев удостовериться, как изменялись эти самые дети, когда убеждались в любви к себе кого-нибудь. Например, известно, что питомцы Гатчинского дома до крайности любили Гугеля и очень тосковали об его смерти, хотя Гугель иногда был слишком строг с ними. Они убеждены были, что он любил их и желал им истинного добра, что действительно так и было».
В школе для малолетних было два отделения: младшее - для детей 4-6 лет и старшее - для детей 6-8 лет. Младшие дети проводили время в играх на свежем воздухе, кроме того, они слушали рассказы воспитателей, выполняли несложные учебные задания. Чтобы как-то восполнить отсутствие материнского ухода, надзирательница занималась воспитанием детей, следила за чистотой и опрятностью, приучала их к аккуратности в одежде, еде. С 8 лет дети переходили в Гатчинский воспитательный дом.
Познакомившись с Е.О. Гугелем в начале 30-х годов XIX в., князь В.Ф. Одоевский стал изучать педагогический процесс в воспитательном доме, обращая внимание на особое умение Гугеля общаться с детьми, тонко чувствовать их настроение. Столь беззаветное служение на поприще воспитания малых детишек настолько сильно поразило князя, что он поведал в печати о педагогической системе Е.О. Гугеля.
Педагогический журнал
В 1833-1834 гг. Е.О. Гугель, А.Г. Ободовский и П.С. Гурьев начали издавать первый в России «Педагогический журнал», где освещались важнейшие проблемы «первоначального воспитания и обучения», т.е. особое внимание уделялось дошкольникам в воспитательных учреждениях.
«Доколе наставники и воспитатели не будут взаимно сообщать мнений своих о предметах воспитания, доколе таковые сообщения не будут согреваемы участием публики, до тех пор в воспитании нельзя ожидать перемены к лучшему... Все сознаются, все громко говорят, что у нас господствует чрезмерное разногласие в воспитании и преподавании вообще. Но каким же образом помочь сему, когда воспитатели и наставники сами остаются равнодушными к своему делу и как бы чуждаются обнаружить гласно свои мнения? Только через мену идей мы доходим до истины, только при гласном обсуживании (так в тексте. -Е.К.) предмета понятия об оном могут обобщаться. И где более настоит в том нужды, как не в деле воспитания?..» - писал П.С. Гурьев.
Е.О. Гугель разработал и представил на высочайшее имя в первый в России правовой документ о дошкольном воспитании «Проект об учреждении при Гатчинском воспитательном доме пансионов для содержания малолетних питомцев и школы для первоначального обучения детей». В1837 г. царь утвердил проект малолетней школы для ста воспитанников. П.С. Гурьев писал о ставших заметными изменениях в процессе воспитания: «Дети, до того времени грубые, дикие и неопрятные, быстро стали изменяться и с радостью начали посещать школу, с горем и плачем возвращались из нее к тем людям, которые единственно из-за денег взяли их к себе».
«О Гугеле нельзя судить вполне по изданным им книгам, хотя они все-таки лучшие, если не единственные действительно педагогические книги в нашей литературе. Надобно было видеть его в кругу детей, надобно было видеть детей вокруг него, оживленных его речью; казалось, с каждым ребенком он употреблял особый прием разговора; с каждым он говорил языком, ему вполне понятным. Как глубоко он знал все сокровеннейшие изгибы детского ума, с каким материнским сочувствием он выводил на свет мысли или понятия, запавшие в тайнике души младенческой, за минуту ей самой неизвестные; казалось даже, что он обладал даром, которым еще не мог похвалиться ни один педагог, - даром предугадывать ответ ребенка. Здесь любовь и наука достигали степени истинного вдохновения; лишь высокая душа могла так глубоко понимать младенческую душу.
Педагогия была жизнью Гугеля, элементарное преподавание так сроднилось с его душой, что его истинно гениальные разговоры с детьми казались ему делом весьма обыкновенным, доступным для всякого; ему казалось, что если он набросает на бумагу несколько приемов, то всякий учитель поймет, в чем дело. В том была единственная ошибка Гугеля: он не привязал к бумаге своей заветной тайны, и она похоронилась с ним... Да будет мой смиренный труд свидетельством, что несколько слов, которыми мы обменялись в этой жизни, не пропали даром, - лучшей награды я не желаю...» - писал В.Ф. Одоевский. Князь не знал о наследии педагога, которое не «похоронилось» вместе с ним.
Способствуя развитию детского восприятия и расширению кругозора, Гугель занимался с детьми «умственными упражнениями» в форме беседы, называя метод преподавания «разговорами с детьми». Применяя метод сократической беседы, с помощью вопросов он побуждал детей размышлять, учил самостоятельным суждениям и умозаключениям. Последователь идеи целостного воспитания, Гугель выступал за тесное единение умственного и нравственного развития детей.
Гатчинский Николаевский сиротский институт
В 1837 г. воспитательный дом преобразовали в Гатчинский Николаевский сиротский институт для мальчиков-сирот, детей военных и гражданских чиновников, занимавшихся по учебной программе реального училища; здесь создали писарский класс. Николай I приказал принимать в институт только «сирот военных обер-офицеров и гражданской службы чиновников, до XI класса включительно, преимущественно лишившихся отца и матери, то есть круглых сирот». Десятилетних воспитанников отдавали в обучение мастерам, а более способных учеников направляли в Петербургский воспитательный дом для получения дальнейшего образования. Выпускников Сиротского института нельзя было зачислить в крепостные.
В институте помимо элементарного обучения детей приучали к труду, однако среди воспитателей имелся дефицит действительно профессиональных педагогов. «Что касается до учебной и воспитательной частей, то здесь успехи были далеко не так решительны, а часто - вовсе их не было», - писал педагог П.В. Евстафиев.
В институте воспитывались больше полутысячи сирот, дети здесь носили одинаковую военизированную форму: китель с погончиками, на пуговицах изображено гнездо пеликана.
Весьма показательно, что для подготовки к «учительскому званию» из воспитанников выпускного (латинского) класса Сиротского института Гугель в 1840 г. создал педагогическое отделение, где преподавал педагогику с введением в антропологию и психологию. Старинная присказка «Нет дороги - иди в педагоги!» характеризует незавидную участь тех, кто в силу своего сиротского положения не мог рассчитывать на помощь родителей при поступлении в более престижный институт для подготовки к более уважаемой в обществе профессии. По данным О.Б. Черных, к 1847 г., т.е. через десять лет со дня основания института, учителями стали 70 выпускников.
Полтора века назад П.С. Гурьев писал о столь злободневном и по сей день явлении: «Давно со всех сторон слышны у нас жалобы на недостаток в хороших элементарных преподавателях: но как помочь делу? Откуда взять таких преподавателей, когда до сих пор на нашем языке ни по одному предмету всеобщего обучения нет такой книги, которая более или менее имела бы целью наставить неопытных, молодых людей на многотрудном шатком их поприще. Ему, чуждому педагогических знаний, дают в руки сжатую, краткую книгу и велят учить по ней с непременным условием, чтобы все неясно изложенное и недосказанное в ней он дополнил собственным опытом и наблюдениями. Но какой опытности можно ожидать от него, когда он сам только что вступил на педагогическое поприще?».
Состав воспитанников
Важно проанализировать пропорциональный состав воспитанников: из 630 обучающихся на казенном коште (содержащихся на средства ведомства. - Е.К.) состояли 500 человек, на пансионе - 80, а приходящих было 50. Ведомство императрицы Марии Федоровны платило за каждого воспитанника, находящегося на полном пансионе (содержание, воспитание и обучение.-Е.К.) по 300 рублей в год. В число казеннокоштных принимались круглые сироты и те, у которых оставшийся в живых родитель находился не менее пяти лет в безвестной отлучке или страдал одной из пяти тяжких болезней: «совершенной потерей зрения, неизлечимым умопомешательством, падучей болезнью, болезнью рака или разбитием параличом».
На протяжении второй половины XIX столетия в воспитательный институт принимали детей обоего пола не младше 7 лет, уделяя особое внимание физическому развитию; при этом им прививали основы православного нравственного воспитания.
В Сиротском институте учились: шахматист М.И. Чигорин, библиограф В.И. Межов, художник Ф.А. Васильев, физик И.В. Обреимов, математик Б.А. Венков и многие другие.
Распорядок дня
Администрация установила распорядок дня, сходный с другими подобного рода домами для воспитания сирот. Подъем для воспитанников всех возрастов - в 6 часов утра, в 7 часов начинались занятия по строевой подготовке (в конце XIX в. появилась гимнастика), в 7.30 - утренняя молитва. Затем дети строем шли в столовую пить чай с белым хлебом или булочками. (Заметим, что 90% населения страны, т.е. крестьянство, редко могли видеть такую роскошь и вкушали белый хлеб лишь по большим престольным праздникам.)
У старших в 8 утра начинались учебные занятия, три урока с переменами по 10 минут. Завтрак начинался в 11.30 и длился час. После прогулки, игр на свежем воздухе с 13.00 до 14.50 вновь следовали уроки. В 15 часов - обед, а до 17 часов - отдых: игры, пение, ручной труд, фехтование, музыка.
С 17 до 20 часов - приготовление домашнего» задания, физические упражнения, танцы. Воспитатели отводили детей мыться в баню-младших еженедельно, а средних и старших раз в две недели.
В 8 часов вечера воспитанники пили чай с белым хлебом или булочками. Затем располагали временем для досуга, проводя его в рекреационных залах, или занимались музыкой. Духовые оркестры в те времена непременно звучали в садах и парках, для многих воспитанников эта громкозвучная музыка становилась любимым занятием.
Получасовая вечерняя молитва начиналась в 9 часов вечера, а в 10 часов воспитанники отправлялись в дортуар (спальню). В праздничные и воскресные дни они присутствовали на обедне в домовой церкви института. По таким дням воспитанникам, не имевшим замечаний, полагалась увольнительная для посещения родственников.
Дальнейшая судьба института
Выпускники были обязаны прослужить шесть лет писарями и ремесленниками в ведомствах, в которые получат назначение. Только единицы из окончивших институт попадали в другие учебные заведения, что не оправдывало финансовых затрат.
Никакие высочайшие резолюции, никакие перемены целей института не давали результатов - бюрократический контроль за деятельностью образовательного учреждения оказывался неэффективным.
В 1847 г. царь написал записку о несоответствии малых успехов Гатчинского сиротского института издержкам на его содержание.
Власти подвергли Гатчинский институт очередной реорганизации, что выразилось в отказе от элементарного воспитания. Чиновничество попросту проигнорировало накопленный опыт. Обвинив Е.О. Гугеля ни много ни мало в чрезмерном увлечении теорией педагогики (а чему должен посвящать себя воспитатель? Строевой подготовке?), его начинают целенаправленно и методично оттеснять от работы, подвергая различного рода глумлениям и травле.
Столь безжалостное и целенаправленное уничтожение всех его начинаний спровоцировало проявление у тонкого и ранимого Гугеля душевного недуга. Проявив заурядную черствость и мстительность, администрация института, как ей казалось, предала забвению ценное педагогическое наследие Е.О. Гугеля, бумаги и собрание книг по классической европейской педагогике на пятнадцать лет оказались упрятаны в подвале института, где их обнаружил К.Д. Ушинский.
«Но горько же и поплатился он за это увлечение. Покровительствуемый счастливыми обстоятельствами, он мог несколько лет проводить свои идеи в исполнение; но вдруг обстоятельства изменились, и бедняк- мечтатель окончил свою жизнь в сумасшедшем доме, бредя детьми, школой, педагогическими идеями. Недаром же после него закрыли и запечатали его опасное наследство. Разбирая эти книги, исписанные по краям одною и тою же мертвою рукою, я думал: лучше было бы, если бы он жил в настоящее время, когда уже научились лучше ценить педагогов и педагогические идеи», - писал о Гугеле Ушинский.
Заметим, что в 1837 г. немецкий педагог Фридрих Вильгельм Август Фребель изобрел необычное, ставшее со временем привычным название для дошкольного заведения - «детский сад», аналог которого уже создали три россиянина-энтузиаста в Гатчине.
Печальна участь сироты, отыскавшего было свое поприще, сумевшего стать весьма успешным воспитателем таких же, как он, сирот, но потерпевшим неудачу в неравной борьбе с вездесущим нашим злом - всесильным чиновничьим произволом. Все это отдаленно напоминает судьбу главного героя бессмертной комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума», прототипом которого послужил современник «самой бюрократической эпохи», блистательный русский мыслитель Петр Чаадаев, объявленный по велению царя сумасшедшим.
Потеря выдающегося педагога оказалась роковой для дальнейшей деятельности института. Бессердечный казарменный режим утвердился здесь надолго. Все воспитание в институте, по словам весьма компетентного в данном вопросе эксперта К.Д. Ушинского, состояло «только в ограничениях, стеснениях, запрещениях и внешней дисциплине. Но вместе с тем вся детская жизнь в таком заведении принимает какой-то форменный, осторожный характер, конечно, не имеющий ничего общего с делом нравственного воспитания. Жизнь ребенка становится постоянным церемониалом, который весь расписан заранее».
В 1918 г. институт закрыли, спустя некоторое время здесь заново создали детский дом, а затем школу. После Великой Отечественной войны пострадавшее здание пришлось восстанавливать, в нем вновь открыли среднюю школу, а в настоящее время здесь Муниципальная гимназия имени К.Д. Ушинского. На стенах здания помещено несколько мемориальных досок, однако доски в память о Егоре Осиповиче Гугеле, насколько мне известно, пока нет.
Рекомендуемая литература
1. Гугель Е.О. К читателям «Педагогического журнала» // Антология педагогической мысли России первой половины XIX в. (до реформ 60-х годов) / Сост. П.А. Лебедев. М., 1987.
2. Гурьев П.С. Очерк истории Гатчинского сиротского института. СПб, 1854.
3. Гурьев П.С. Воспоминания об Е.О. Гугеле // Русский педагогический вестник. 1859. № 3.
4. Евстафиев П.В. Историческая заметка о преобразованиях Гатчинского института с 1806 по 1878 год. СПб, 1881.
5. Князев Е.А. Россия: от Смуты к реформам (XVII - середина XIX в.). М., 2009.
6. Князев Е.А. Русское образование: персоналия (IX-XX вв.). Saarbrucken: LAP Lambert Academic Publishing, 2012.
7. КуляхтинаЛ.Ф. Гатчинский сиротский институт // http:// history-gatchina. ru / town / gsi / gsil. htm
8. Одоевский В.Ф. Опыт о педагогических способах при первоначальном образовании детей // Отечественные записки. 1845. № 12.
9. Черных О.Б. Императорский Гатчинский Николаевский сиротский институт // История Петербурга. 2007. № 3 (37).
Е. КНЯЗЕВ,
доктор педагогических наук, профессор, МГПУ
Князев Е. Егор Гугель и гнездо пеликана // Дошкольное воспитание, 2013. № 1. С. 104-112.