Арестованные при Бироне офицеры не упоминали в разговорах о престолонаследии имени цесаревны в качестве достойной кандидатуры. Нам не известно ни одного случая неуважительного отзыва об Анне в первые месяцы ее регентства. Правительница явно стремилась добиться расположения гвардии.
Офицеров регулярно приглашали на куртаги. Празднества и парады сопровождались распоряжениями Дворцовой конторе непременно обеспечить их участников водкой и пивом, «токмо при том смотреть, дабы то пиво было доброе и не кислое и чтоб нарекания на оное никакого быть не могло» 214. Особыми «трактованиями» от дворца для всех штаб- и обер-офицеров отмечались полковые праздники. Именно при Анне Леопольдовне гвардейцам стали выдавать по 10 руб. за несение ночных караулов во дворце215. В апреле 1741 г. правительница распорядилась, чтобы работавшие на постройке казарм гвардейские солдаты получали оплату в размере 4 коп. в день216. Новый генералиссимус принц Антон в апреле 1741 г. приказал сварить для солдат пива на осиновой коре, сосновых шишках и можжевельнике для профилактики от цинги.
Однако книги приказов по гвардии за 1741 г. показывают, что дисциплина в «старых» полках заметно упала по сравнению с царствованием Анны Иоанновны. Солдаты являлись на службу «в немалой нечистоте», «безвестно отлучались» с караулов, играли в карты и устраивали дебоши «на кабаках» и в «бляцких домах», «чинили обиды» обывателям, устраивали на улицах пальбу, «являлись в кражах» на городских рынках и у своих товарищей. Обычной «продерзостью» стало пьянство; приходилось издавать специальные приказы, «чтоб не было пьяных в строю»217.
Гвардейцы совешали и более серьезные проступки. Семеновский гренадер И. Коркин был задержан на рынке с краденой посудой из дома «великого канцлера» A.M. Черкасского 218; Преображенский солдат И. Дыгин нанес оскорбление камер-юнкеру правительницы и офицеру Конной гвардии Лилиенфельду219. Семеновцы братья Станищевы «порубили» на улице караульных, а заодно и вмешавшихся в драку прохожих220. Преображенец А. Фадеев «в пребезмерном пьянстве» украл столовое серебро из дворца, а его сослуживец гренадер Г. Наумов явился занять денег в дом французского посла221. Повторявшиеся из месяца в месяц приказы о чтении солдатам «Воинского артикула» и наказания в виде батогов не помогали, как и внушения офицерам следить, чтобы их подчиненные «в квартирах своих стояли смирно и никаких своевольств и обид не чинили».
Принц Антон в мае 1741 г. повелел восстановить в полках ликвидированные в 1731 г. гренадерские роты, которые должны были стать образцовыми частями. Книга приказов Преображенского полка свидетельствует, что принц лично отбирал в новую роту солдат и офицеров. Новый командир под руководством принца сразу же приступил к муштре и «экзерцициям»222. С лета 1741 г. в адрес гренадеров и других солдат заметно увеличилось количество выговоров и наказаний: делали приемы ружьем «не бодро», на строительстве казарм работали «непоспешно», носили не положенные по форме шапки, «виски не потстрижены по препорции», «волосы не завязаны» и т.д. Приказано было снять мерки новой роте и делать новые мундиры и амуницию.
Укрепление дисциплины вместе с тяготами военного времени (запретом отпусков и командированием в августе гвардейского отряда на фронт) не способствовали популярности брауншвейгского семейства. Начиная с августа в Тайной канцелярии вновь стали рассматриваться дела о «непристойных словах» гвардейских солдат и прочих обывателей в адрес верховной власти223.
Эти дела непосредственной опасности не представляли; виновные карались, в духе правления Анны Леопольдовны, сравнительно легко224. Но все же само появление подобных разговоров показывает, что престиж власти к осени 1741 г. упал в глазах ее непосредственной опоры. Тем не менее, гвардейские штаб- и обер-офицеры, по-видимому, достаточно лояльно относились к режиму: нам не известны «антибрауншвейгские» выступления в офицерском корпусе, что особенно заметно по сравнению с «антибироновским» движением осенью 1740 г. Сведениями о недовольстве в Семеновском полку (его командиром был сам принц Антон) и в «новых», полках мы не располагаем, что свидетельствует об отсутствии какой-либо заговорщической организации.
В сентябре 1741 г. гренадерская рота Преображенского полка была переведена с отдельных квартир в только что отстроенные казармы. Собранные в общих «светлицах» солдаты и унтер-офицеры без контроля со стороны начальства (офицеры в казармах не жили, а с 31 октября 1741 г. посылались по одному человеку на ночные дежурства) могли обсуждать события во дворце. Помимо «экзерциций», у солдат были другие поводы для недовольства: им не разрешалось топить печи «годными» бревнами и досками, у только что вернувшихся из похода в Финляндию отобрали казенные шубы, принц Антон лично распорядился сломать поставленные гренадерами «рогожные нужники». Солдатам было запрещено обращаться с просьбами непосредственно к герцогу, помимо нижестоящих командиров; гвардейцам-именинникам не разрешалось являться с калачами во дворец225.
Попытки навести порядок в условиях кризиса власти могли только усилить недовольство старейшего в гвардии полка. Но «наверху» этого как будто не замечали. 2 октября состоялся торжественный прием персидского посольства226, 18-20 октября — трехдневный бал с маскарадом в честь годовщины восшествия на престол императора, 7 ноября - бал у Миниха по случаю «благополучно окончившегося первого года правления» Ивана III, 8 ноября Анна праздновала день «восприятия всероссийского правительства», 15 ноября давался бал по случаю дня рождения отца правительницы, 20 ноября был устроен банкет для офицеров Семеновского полка227.
Скорее всего, осенью 1741 г. сложился настоящий заговор, который привел Елизавету к власти. Особенностью ситуации 1741 г. стал его «солдатский» характер. Манштейн, неизвестный автор примечаний на его записки и собиравший спустя 20 лет сведения о послепетровской истории России А.-Ф. Бюшинг указывали, что агентам Елизаветы Лестоку и Шварцу удалось привлечь на свою сторону лишь нескольких гренадеров-преображенцев во главе саксонским авантюристом Юрием Грюнштейном228.
Грюнштейн и Шварц стали главными организаторами заговора, не возбуждая особых подозрений; обратил на себя внимание только Лесток своими контактами с Шетарди229. В бумагах М.Г. Головкина сохранились распоряжение об установке за ним наблюдения и соответствующий доклад принцу Антону. Но об исполнении данного решения известий нет: связи агентов Елизаветы с «солдатством» остались неизвестными или не принимались всерьез.
Заговорщики же обладали информацией о поведении противников. Из донесений Шетарди и опубликованных в «Архиве кн. Воронцова» анонимных сообщений дипломата - очевидца событий из свиты посла - следует, что «камер-юнгфера» Анны и слуга принца Антона докладывали Лестоку и Шварцу обо всех происшествиях во дворце и даже о поступавших к их хозяевам бумагах230. Иных сведений о заговоре у современников нет, если не считать известий Бюшинга и Манштейна о намерении Елизаветы обратиться к войскам с речью о своем праве на трон во время крещенского парада 1742 г., что было с точки зрения тактики совершения переворота, по меньшей мере, неразумно231 .
Некоторую информацию можно извлечь из пропагандистских сочинений начала царствования Елизаветы, созданных с целью обосновать совершенный ею захват власти. Имеются в виду «краткая реляция» (якобы разосланная русским послам за границей записка с описанием переворота, которую они должны были неофициально пересказывать со ссылкой на полученное из Петербурга частное письмо) и проповеди на ту же тему, предназначенные для формирования общественного мнения внутри страны. Тенденциозность этих документов очевидна. Но тем интереснее встретить в них «технические» подробности самого переворота, неизвестные по иным источникам.
Так, и «Реляция», и анонимное «Историческое описание, несмотря на все усилия представить поступок Елизаветы вынужденным, проговариваются, что контакты гренадеров во главе с Грюнштейном и цесаревны начались задолго до самого переворота. Там упоминалась достигнутая договоренность: переворот должен был произойти в период, когда караулы во дворце несли сами заговорщики-преображенцы . Однако задуманный переворот пришлось ускорить из-за непредвиденных обстоятельств.
В литературе не раз отмечалось, что Анна Леопольдовна получала предупреждения о готовившемся перевороте из разных источников, но не придавала им значения 233. После переворота на допросах Остерман главной «уликой» назвал переданную ему информацию Финна, которая была доведена до сведения Кабинета министров и правительницы. Другими «престорогами» Остерман назвал письмо своего агента Совплана из Брюсселя и сообщение посла А.Г. Головкина из Гааги, также переданные Анне. С письмом Совплана Остерман послал к правительнице ее обер-гофмаршала Р. Левенвольде234.
Но все эти документы, как и письмо графа Линара, были посвящены интригам Шетарди и шведского правительства и их контактам с Елизаветой. Именно об этих обстоятельствах беседовала с Елизаветой правительница во время куртага в понедельник 23 ноября 1741 г., что со слов Лестока стало известно Шетарди235. Разговор был весьма неприятным для Елизаветы, но никакими сведениями о ее «солдатских» связях правительница не располагала.
Однако опыта конспирации у гренадеров не было, а Елизавету поддер-живала далеко не вся гвардия 236. Но беседа-допрос должна была подтолкнуть Елизавету к действиям. Правительницу ей удалось убедить в своей невиновности (Анна даже послала к Остерману сказать, что Елизавета «ничего не изволит ведать»); но Лестоку грозил арест. В тот же день 23 ноября (как сообщает «Реляция») Елизавета послала за гренадерами, которые заверили ее в своей готовности и провели необходимые приготовления237.
Можно предположить, что еще одним толчком к перевороту стало поступившее как раз 24 ноября в гвардейские полки повеление быть «к походу во всякой готовности». Гвардии предстояло поздней осенью отправиться из столицы на финскую границу238. Но этот приказ, вопреки сложившемуся мнению, не был вызван какими-либо опасениями заговора: послать на фронт 2 тыс. гвардейцев Анне рекомендовал сам главнокомандующий П.П. Ласси, и она начертала на его докладе резолюцию: «Быть по сему»239.
Вечером 24 ноября 1741 г. к преображенцам пришли инициаторы предприятия во главе с Грюнштейном: солдат необходимо было подготовить к приезду главных действующих лиц. Затем Лесток удостоверился через своих агентов во дворце, что правительница ни о чем не подозревает, и встретился с дворянином из свиты Шетарди. От него Лесток получил (как засвидетельствовали ювелир И. Позье и сам Шетарди) 2 тыс. руб. для раздачи солдатам240. Французский дипломат отнюдь не щедро финансировал цесаревну; позднее прусский посол Мардефельд сообщал в Берлин, что Елизавете пришлось заложить свои драгоценности241. После 10 часов вечера Лесток покинул дом купца, и последующие два часа были посвящены последним приготовлениям к перевороту. Вероятно, тогда был составлен «памятный реестр» для ареста сторонников Анны Леопольдовны, о котором упоминает «Реляция».
Около или сразу после полуночи Елизавета вместе с камер-юнкером М.И. Воронцовым и Лестоком прибыла на полковой двор и застала уже подготовленных к ее появлению солдат. «Знаете ли, ребята, кто я? И чья дочь?» -воспроизводит первые ее слова проповедь новгородского архиепископа Амвросия, произнесенная 18 декабря 1741 г. Затем принцесса обратилась за помощью: «Моего живота ищут»
За Елизавету выступило большинство унтер-офицеров (В. Храповицкий, Н. Скворцов, П. Щербачев, И. Блохин, В. Вадбольский, М. Ивинский, Ф. Хлуденев, Е. Ласунский, С. Шерстов, Ф. Васков, И. Козлов, Г. Куломзин), которых отобрал в образцовую роту сам принц Антон242. Авторитетные младшие командиры (у большинства гвардейский стаж составлял более 10 лет) сумели быстро организовать гренадеров, арестовали подпоручика Берхмана и тех гвардейцев, которым принц Антон поручил надзор за самой Елизаветой243.
После принесения присяги рота выступила. По дороге к Зимнему дворцу (по Манштейну - после его занятия) от колонны отделялись отряды для ареста Левенвольде, Миниха, Головкина, Менгдена, Остермана и близких им лиц, в т.ч. генералов Стрешневых, директора канцелярии принца Антона П. Грамотина и Преображенского майора И. Альбрехта. Семеновский караул Зимнего дворца не оказал сопротивления. По данным Бюшинга и Шетарди, офицеры не спешили выказать свою преданность и были арестованы. Однако стоявшего в ту ночь на посту П.В. Чаадаева Елизавета отправила с известием о перевороте в Москву, а через год сделала премьер-майором и членом суда по делу Лопухиных; так что, вероятно, он не противодействовал перевороту.
Гренадеры под руководством Лестока и Воронцова отправились в дворцовые покои и арестовали семью императора. Автор примечаний на записки Манштейна и Я.П. Шаховской называли в числе участников переворота Шуваловых, Разумовских и В.Ф. Салтыкова; но в чем именно состояло их участие, неизвестно244. Операцию по захвату престола гвардейцы проделали самостоятельно, без участия Шетарди, для которого, как и для прусского посла Мардефельда, переворот стал неожиданностью.
Сведениями о настроениях или действиях других гвардейских частей мы не располагаем; однако дела Тайной канцелярии показывают, что не все в гвардии одобряли переворот: «Честь себе заслужили тем, что пришед в ношное время во дворец и напали на сонных с ее императорским величеством», — осуждал преображенцев семеновский гренадер А. Павлов, считавший, что он тоже достоин стать поручиком за 30-летнюю службу; его сослуживец М. Судаков называл героев переворота «бунтовщиками и стрельцами»245.
Высшие военные командиры - генерал-фельдмаршал П.П. Ласси и подполковник гвардии принц Гессен-Гомбургский - были вызваны уже после описанных событий; при этом накануне вечером принц отказался примкнуть к заговорщикам246. Они распорядились стянуть к дворцу части гарнизона и гвардейские полки, в то время как созванные вельможи (А.П. Бестужев-Рюмин, A.M. Черкасский, А.Б. Куракин, Н.Ф. Головин, Н.Ю. Трубецкой) сочиняли манифест о вступлении Елизаветы на престол.
Я.Л. Шаховской отмечал, в первую очередь, поведение «знатных господ» и их «вес» в придворном раскладе. Только на периферии происходившего он слышал восклицания солдат: «Здравствуй, наша матушка, императрица Елизавета Петровна!»247. Неизвестный польский офицер на русской службе видел, прежде всего, победителей-гвардейцев: «Большой зал дворца был полон Преображенскими гренадерами. Большая часть их были пьяны; они, прохаживаясь, пели песни (не гимны в честь государыни, но неблагопристойные куплеты), другие, держа в руках ружья и растянувшись на полу, спали. Царские апартаменты были наполнены простым народом обоего пола. <...> Императрица сидела в кресле, и все, кто желал, даже простые бурлаки и женщины с их детьми, подходили целовать у ней руку»248.
Шетарди, метрдотель его посольства и автор анонимного французского донесения от 28 ноября (9 декабря) 1741 г. сообщали о ликовании на улицах Петербурга, какое «никогда не было видано ни при коем случае». Английский посол, наоборот, не замечал никакой «общей радости». С Финчем был согласен адъютант арестованного Миниха Х.-Г. Манштейн, чьей карьере в России новый переворот положил конец: «Когда свершилась революция герцога Курляндского, все были чрезвычайно рады: на улицах раздавались одни только крики восторга; теперь же было не то: все смотрели грустными и убитыми, каждый боялся за себя или за кого-нибудь из своего семейства»
Едва ли можно объяснить эти разноречия только предвзятостью указанных сочинений: реакция на очередную «революцию» могла быть на самом деле неоднозначной и для их авторов, и для того круга, к которому они принадлежали. Но все наблюдатели единодушно отметили небывалое доселе выдвижение гвардейского «солдатства». «Они и считают себя здесь господами, и, быть может, имеют для этого слишком много оснований», — передавал свои впечатления от начала нового царствования Финч250. Австриец Гогенгольц опасался, что в глазах гвардейцев «теперь нет никаких сановных особ»251.
К восьми утра «генеральное собрание» в старом дворце Елизаветы завершилось составлением новой формы титула, присяги и первого манифеста нового царствования. В нем объявлялось, что в правление младенца-императора произошли «как внешние, так и внутрь государства беспокойства и непорядки, и следовательно, немалое же разорение всему государству последовало б»; поэтому все подданные, «а особливо лейб-гвардии нашей полки, всеподданнейше и единогласно нас просили, дабы мы <...> отеческий наш престол всемилостивейше восприять соизволили». Это было сделано по «закон-ному праву»: как «по близости крови», так и по «единогласному прошению» Вслед за тем Елизавета объявила себя полковником всех гвардейских полков и показалась с балкона войскам и толпе.
Первые распоряжения императрицы были обращены к тем, кто привел ее к власти. В течение 25-27 ноября приказы по гвардии обещали солдатам «материнскую милость» и покровительство, напоминали о непременном принесении присяги, явке с поздравлениями к «ручке ее императорского величества»; дозволяли приходить во дворец именинникам и обращаться с просьбами о крещении детей. 26 ноября началась раздача вина по ротам; последующие приказы требовали «унимать» гвардейцев, которые «по улицам пьяные шата-ютца» 253. Полки получили жалование «не в зачет» (72 178 руб.), а так же «крестинные» (8 517 руб.) и «именинные» (25 551 руб.) деньги254.
На милости рассчитывала не только гвардия; в одном 1742 г. на имя им-ператрицыцу поступило более 2 тыс. челобитных: о выдаче жалования, пере-смотре судебных решений и, прежде всего, наградах и чинах 255. Возник даже новый литературный жанр: к Елизавете направлялись письменные поздравления со «счастливым восшествием» на престол, составившие целый том256.
Однако денежных пожалований после переворота 1741 г. было немного, если не считать подарков доверенным фрейлинам и «чрезвычайных дач» А.П. Бестужеву-Рюмину, принцу Л. Гессен-Гомбургскому, барону И.А. Черкасову и Лестоку257. Зато в 1742-1744 гг. прошла очередная «волна» раздач недвижимости. 1 декабря была образована комиссия по «описи пожитков и деревень» арестованных деятелей, а через два дня их движимое и недвижимое имущество было конфисковано.
По уже сложившейся традиции имения и дома Миниха, Остермана, Ле-венвольде, Головкина, Менгденов частью попали в состав дворцовых земель, частью достались новым владельцам. В их числе были как возвратившиеся из ссылки В.В. Долгоруков, дети А.П. Волынского, родственники его «конфидентов», A.M. Девиер, так и лица из окружения новой императрицы - ее фавориты (А.Г. Разумовский и А.Я. Шубин), В.Ф. Салтыков, М.И. Воронцов, А.П. Бестужев-Рюмин, духовник императрицы Ф. Дубянский, секретарь И.А. Черкасов, камергер Н. Корф, генерал Д. Кейт, С.Ф. Апраксин258.
В 1742 г. было роздано 48 879 душ; из них главные участники переворота, гренадеры, получили 8 773 душ, а их предводители (9 человек во главе с Ю. Грюнштейном) - 5 518 душ, т.е. гвардейцам досталось более четверти всех пожалований. Всего же в 1742-1744 гг. в раздачу пошла, по нашим подсчетам, 77 701 душа, включая сюда возвращение прежде конфискованных вотчин (В.В. Долгорукову, родственникам Д.М. Голицына, детям А.П. Волынского и его «конфидентов») 259. Если принимать во внимание оценку В.И. Семевского о раздаче при Елизавете 200 тыс. крестьян , то указанное соотношение показывает, что дворцовые перевороты становились все более «дорогим» предприятием и сопровождались новыми переделами собственности.
Официальные документы и донесения послов позволяют говорить о сложившемся при новой императрице «Совете 11-ти», куда вошли деятели прежних правительств И.Ю и Н.Ю. Трубецкие, A.M. Черкасский, А.И. Ушаков; опытные придворные Н.Ф. Головин, А.Б. Куракин, А.Л. Нарышкин; только что возвращенный из ссылки А.П. Бестужев-Рюмин, старый генерал Г.П. Чернышев, фельдмаршал П.П. Ласси и генерал В.Я. Левашев261.
Это была временная комбинация: в кругу вельмож выдвигались новые лидеры, прежде всего — А.П. Бестужев-Рюмин: ему был возвращен чин действительного тайного советника, в декабре он был назначен сенатором и вице-канцлером, а в марте 1742 г. - заведующим почтой. Лесток занял пост лейб-медика с чином действительного тайного советника. Получили свои первые должности камергеров двора братья П.И. и А.И. Шуваловы и М.И. Воронцов.
Расправа над поверженными соперниками сопровождалась устранением их «конфидентов», в числе которых были арестованы офицеры Семеновского и Преображенского полков (майоры И. Альбрехт, Н. Стрешнев, Н. Соковнин, В. Чичерин); другие, как капитаны И.А и Ф.А. Остерманы, М. Аргамаков, И. Путятин, были переведены в армию или отправлены в отставку. Майоры гвардии П. Воейков, Ф. Полонский, Д. Чернцов, П. Черкасский уже 29 ноября получили приказы опечатать и описать имущество отца и сына Минихов, Головкина и Остермана. В тот же день В.Ф. Салтыкову были вручены одна за другой три инструкции, последняя и «секретнейшая» из которых предписывала не выпускать, как было публично обещано, членов брауншвейгского дома за границу и держать арестантов под строжайшим караулом в Риге до получения дальнейших указании262.
12 декабря 1741 г. по делу арестованных «партизантов» бывшей правительницы была создана следственная комиссия во главе с А.И. Ушаковым и Н.Ю. Трубецким; в ее состав вошли также А.Б. Куракин, В.Я. Левашев, А.Л. Нарышкин и ряд других чиновников. Но еще 26 ноября Елизавета отдала первые распоряжения С.Ф. Апраксину о допросах Остермана и Головкина по наиболее интересовавшему ее вопросу о «проекте наследства» 2б3. Подчиненные арестованных (И.О. Брылкин, канцелярист И. Дронов) тут же доложили обо всех подготовленных по делу документах, и следователи располагали информацией о роли каждого из опальных вельмож в этом преступлении.
Головкин и Остерман признали свою вину, в чем Елизавета смогла лично убедиться, присутствуя на допросах. Ее интересовали также поступавшие предостережения о заговоре и организация слежки за «домом цесаревны». Прочие обвинения (в подкупе со стороны иноземцев, «скрытии» завещания Екатерины I, предпочтении при назначениях иноземцев и т.д.) носили откровенно риторический характер; как и за год до этого, результат следствия был предрешен. Указ Сенату 13 января предписал судить преступников; в реестр судей были при этом включены многие выдвиженцы «незаконного правления»: П.С. Салтыков, В.Ф. Наумов, П.П. Воейков, Я.П. Шаховской. Уже через три дня был вынесен приговор: Миних осужден к четвертованию; Остерман, Головкин, Левенвольде, Менгден, Тимирязев - к «обычной» смертной казни.
18 января 1742 г. осужденные выслушали манифест о своих «винах», заключавшихся в поддержке Бирона и «незаконного» правления Анны Леопольдовны, «искоренении знатнейших фамилий» при Анне Иоанновне, растрате казенных средств, «возведении» на должности чужеземцев. Виновные получили помилование и отправились в сибирскую ссылку. Сенатор В.И. Стрешнев, генерал М.С. Хрущов, майор Семеновского полка В. Чичерин, секретарь принца П. Грамотин отделались переводом в армию или ссылкой в свои имения.
15 февраля в Сенате Н.Ю. Трубецкой объявил, что следствие закончено. Частные бумаги и письма подследственных было приказано сжечь; очевидно, такой была судьба не представлявшей интереса для следствия части архивов государственных преступников264. Дома Остермана в Москве и Петербурге перешли к новому канцлеру и главе Иностранной коллегии А.П. Бестужеву-Рюмину265. Комиссия описала наличные «пожитки», которые свозили из домов арестованных прямо в Зимний дворец266.
Но поиски движимых ценностей неожиданно встретили препятствие: Остерман признался следователям, что за месяц до переворота, в октябре 1741 г. перевел через своих доверенных лиц, английских купцов Шифнера и Вульфа крупные суммы в Англию и Голландию и разместил их у «банкера» Пельса267. Фирма Шифнера и Вульфа была давним агентом русского правительства на западноевропейском рынке, а банкирская контора «Пельс и сыновья» - их поручителями и компаньонами по операциям с продажей русских казенных товаров268. Коммерсанты сообщили властям необходимую информацию из своих книг, благодаря которой можно представить себе бюджет и обороты пользовавшихся их услугами вельмож: самого Остермана, фельдмаршала Миниха и кабинет-министра М.Г. Головкина269.
К Пельсу поступил также последний вклад Остермана в размере 117 660 гульденов. Кроме того, сбережения министра находились у английского банкира Д. Бейкера («в английских зюд-зейских аннуитетах» на сумму 11 180 фунтов стерлингов); но и эти средства в 1741 г. были переведены в банк Пельса под 3% годовых . Русский посол в Голландии А.Г. Головкин заявил, что деньги Остермана теперь «никому не принадлежат, кроме как моему (Елизаветы Петровны - И.К.) двору»271.
Дело о возвращении капиталов Остермана, обнаруженное нами в дипломатической переписке Коллегии иностранных дел с послом в Нидерландах, тянулось тринадцать лет, поскольку «банкер» А. Пельс раскрывать счет опального, а тем более отдавать деньги без распоряжения вкладчика категорически отказался. Власти Нидерландов требовали от посла решать дело в судебном порядке и представить законных наследников или документ о том, что «деньги в казну ее императорского величества принадлежат» 272.
Дело об «остермановых деньгах» завершилось только в 1755 г. К тому времени опала «эмиссариев диавольских» потеряла актуальность; власти отпустили младшего из сыновей вице-канцлера, секунд-майора Московского полка И.А. Остермана за отцовским наследством в Голландию273.
Осуждение и шельмование деятелей свергнутого правительства сопровождалось традиционной раздачей милостей: была объявлена очередная амнистия (без снисхождения к осужденным «по первым двум пунктам»), «сложены» штрафы по 10 коп. с подушной подати за 1742 и 1743 гг. и «казенные доимки» за 1719-1730 гг.; наконец, ликвидирована сама Доимочная комиссия274. Тайная канцелярия получила распоряжение «наказаний не чинить» обвинявшимся в оскорблении брауншвейгской фамилии, а также ложно объявившим «слово и дело» духовным лицам, коих надлежало передавать в Синод. На несколько дней, судя по протоколам, сыскное ведомство замерло: прекратились допросы и пытки. Но уже в декабре оно продолжило обычную работу в прежнем составе и с прежним жалованием.
Воля императрицы была выражена в «словесном указе» 2 декабря 1741 г.: государство должно быть «возобновлено на том же фундаменте, как оное было при жизни» Петра I. Советники императрицы (в их числе - два члена Кабинета) осудили деятельность Верховного Тайного совета и Кабинета, поскольку в этих учреждениях всем заправляли несколько лиц и помимо Сената утверждались законы «и протчее к вечности надлежащее». Присутствовавшие просили «учинить обстоятельную сенатскую должность», т.е. закон, определявший полномочия Сената275. Однако это пожелание учтено не было.
Так закончился задуманный небольшой группой солдат и унтер-офицеров одного полка переворот. Он показал возможности гвардейских «низов» вмешиваться в вопрос о престолонаследии и впервые устранил формально законного государя, что означало наивысшую точку в развитии российского «переворотства».