По этому завещанию право на корону принадлежит потомству Петра I - его внуку и дочерям Анне и Елизавете. Сюжет коронационной медали Елизаветы подчеркивал это обстоятельство, но в то же время проводил идею «промысла Божьего чрез верных подданных», символом чего стало восходящее солнце: «по прошествии мрачных облаков и пасмурных времен и светлое солнце спасения и благополучия на российском горизонте показалось»276.
Царствование Анны Иоанновны признавалось незаконным, правление Ивана III — тем более. Согласно манифесту 28 ноября, Остерман, Миних и Головкины вместе с принцессой Анной Мекленбургской «насильством взяли» правление империей в свои руки, в то время как «принц Иоанн» и его родственники «ни малейшей претензии и права к наследию всероссийского престола ни по чему не имеют» 277. Противоречия между манифестами 26-го и 28 ноября отмечались зарубежной прессой в «предосудительных пассажах» 278 .
Власти и раньше уничтожали отдельные документы (как в 1727 г. манифест по делу царевича Алексея); теперь же правительство Елизаветы решило устранить всю информацию о предшественнике. С 1741 г. изымались из обращения монеты с его изображением, в 1742 г. сжигались печатные листы с присягой, а с 1743 г. началось систематическое изъятие документов с упоминанием свергнутого императора и правительницы: манифестов, указов, церковных книг, паспортов, жалованных грамот и т.п. 279 Поскольку уничтожить годовую документацию всех государственных учреждений не представлялось возможным, то целые комплексы дел передавались на особое хранение в Сенат и Тайную канцелярию, а ссылки на них давались без упоминания имен. Вступив на престол, наследник Елизаветы Петр III повелел после снятия необходимых копий уничтожить все дела «с известным титулом», и только очередной переворот помешал выполнению этого распоряжения280.
Масштабный эксперимент по «умолчанию» дополнялся церковными проповедями, убеждавшие паству в законности власти Елизаветы 281. К этому жанру примыкали другие публицистические произведения: уже упомянутые «Краткая реляция» и «Историческое описание о восшествии на престол Елиса-веты Петровны» или «Разговоры между двух российских солдат, случившихся на галерном флоте в кампании 1743 г.»282.
В проповеди на день рождения Елизаветы 18 декабря 1741 г. епископ Амвросий (ранее предлагавший Анне Леопольдовне стать императрицей) оправдывал действия дочери Петра I в борьбе с врагами России. В образе последних представали Миних, Остерман и другие «эмиссарии диавольские», которые «тысячи людей благочестивых, верных, добросовестных невинных, Бога и государство весьма любящих втайную похищали, в смрадных узилищах и темницах заключали, пытали, мучали, кровь невинную потоками проливали», назначали на руководящие должности иноземцев и неправедно нажитые деньги «вон из России за море высылали и тамо иные в банки, иные на проценты многие миллионы полагали»283.
«Краткая реляция» обходила вопрос о формальных правах Елизаветы на престол, возлагая вину на «неправильное полномощество министерства», которое якобы собиралось отправить дочь Петра Великого в ссылку. Зато следовало указание на «натуру общества», которое единодушно признавало только ее права и, в конце концов, заставило цесаревну действовать284.
Свержение императора представлялось как «благополучнейшая виктория» над «внутренним неприятелем». Согласно «Описанию», сам Бог «влия благодать свою в немощного и неимущего дома и родителей и мало ведомого, в чине солдатском служащего Георгия Федорова сына Гринштейна». Ночной поход выглядел священной миссией: «По вооружении силой крестною и исше-ствии из казармы сия блаженная компания <...> утвердиша слово: намерения не отменить и действо исполнить»285.
Захват власти не скрывался - наоборот, в публичных заявлениях изображался как героическое деяние; получил дальнейшее развитие «петровский миф о монархе, ради пользы государства прибегающем в своем правлении к беспощадному насилию»286. «Дворские бури» явно повлияли на творчество ведущего драматурга эпохи А.П. Сумарокова, по совместительству генерал-адъютанта А.Г. Разумовского и исполнявшего должность начальника канцелярии Лейб-компании. Его «Гамлет», в отличие от подлинника, изображал нечто похожее на российский вариант событий: подготовленное друзьями принца «силою присяг» народное восстание, в ходе которого герой захватывает дворец, убивает Клавдия и арестует злодея Полония 287.
Пропагандистские усилия новой власти и их «православно-патриотическую» направленность можно считать особенностью произошедшего переворота. Оно использовалось также за рубежом. Когда в Германии стали появляться в продаже биографии Миниха, Остермана и Бирона, А.П. Бестужев-Рюмин в 1743 г. предписал русским послам в европейских странах добиваться запрещения торговли подобными изданиями и «уведать» имена их авторов. Попавшие в Россию экземпляры «пашквилей» должны были быть конфискованы и сожжены288. Так же действовал посол в Голландии: опровергал «мерзкие пассажи» амстердамских газет о судьбе «бывшего царя» и якобы имевших место в провинции «факциях» против новой власти.
Но затем А.Г. Головкин предложил бороться с «грубыми лживостями» более цивилизованно - путем денежных «дач» и «пенсионов» представителям прессы и привел расценки за услуги «главнейшим газетчикам: двум амстердамским, утрехтскому, гарлемскому, лейденскому, галанскому — всякому по 200 рублей; другим же, а имянно францускому, ротердамскому, делфекому, гронинскому, гахскому, алфенскому, такожде и двум ауторам Меркуриев всякому по стурублей и свои ведомости заблаговременно»289.
Новый подход оказался более эффективным: известный голландский журналист Жан Руссе де Мисси удостоился не только пенсиона, но и чина коллежского советника290. Через несколько лет русское правительство стало ежегодно выделять по 500 червонных для голландской прессы, где вместо грубостей о «parvenue аи trone» стали появляться сочинения о благополучии в России «под славным государствованием Елизаветы Первой».
Однако внутри страны пропагандистская активность представляла неудобство, поскольку допускала, что выступление против верховной власти может быть почетным и богоугодным делом. Эта идея нашла отражение в литературе, где «зверовидным» тиранам противопоставлялись благородные принцы, убежденные: «Когда герои власть оружием теряют, / Оружием ту власть себе и возвращают»291. «Брегися, государь, нечаянных измен», — предупреждали бояре в «Хореве» Кия, свергшего с престола князя Завлоха; в «Семире» «правитель российского престола» Олег устранял киевского князя, отца героини.
Этот урок был усвоен: в дальнейшем власти будут избегать широких кампаний по оправданию переворотов. Кроме того, «антинемецкая» риторика способствовала начавшимся в столице выступлениям против офицеров-иностранцев, которым солдаты кричали: «Указ есть, чтоб всех иноземцев пе-ребить!» Подобные инциденты получили резонанс за границей: русскому послу в Англии по этому поводу выражали озабоченность члены кабинета, и сам король осведомлялся о якобы имевшем место волнении в Москве294.
Можно полагать, что такие слухи являлись дополнительным фактором для восприятия переворота в качестве исключительно патриотического движения, хотя, по нашему мнению, взятые Елизаветой на вооружение лозунги не вполне соответствовали действительности. Вероятно, можно говорить об особом «патриотизме» гвардейской казармы, в какой-то степени совпадавшем с настроением «улицы» — тем более что она была весьма специфической. Петербург являлся не торгово-промышленным, а военно-служилым городом, где военные вместе с членами семей составляли более трети населения, тогда как посадские ремесленники и торговцы - только 7%295. Поэтому «слышимые» в источниках одобрения и радость по поводу переворота высказывались именно в этой, тесно связанной с двором и службой, среде. Однако патриотические настроения гвардейцев нисколько не мешали им выражать свои симпатии послу далеко не дружественной державы - Шетарди296.
Среди потока прошений к новой императрице можно встретить обращения тех, кто называл себя давними сторонниками опальной принцессы. Но при проверке оказывалось, что некоторые из челобитчиков - как аудитор инженерного корпуса Прохор Муравьев и его друзья - действительно, попали при Бироне в Тайную канцелярию, но... в качестве сочувствующих Анне Леопольдовне297. Один из «героев» восстановления самодержавия 25 февраля 1730 г. С. Шемякин жаловался на «невинной арест» при Анне Иоанновне, хотя попал под следствие за служебные злоупотребления298.
Имеющиеся в литературе сведения позволяют полагать, что к 40-м гг. ХVIII в. в служилой среде на «фоне» недолгого правления Бирона и «браун-швейгской» династии петровская эпоха стала восприниматься как время славы и благополучия. На это, нам кажется, указывает идеализация Петра в появившихся в те годы «преданиях», где он представал царем-«солдатом» и героем сюжета о воре, не смевшем посягнуть на царскую казну299.
Об этом же свидетельствуют интересы столичных читателей. По данным «Учетной книги» изданий Синодальной типографии 1739-1741 гг., в это время особой популярностью пользовалась литература о Петре I и его семействе.
Офицеры, чиновники и прочая публика покупали «Проповедь в день годишного поминовения» императора, «Похвальное слово» ему и другие произведения, связанные с его «домом» и именем: «Описание о браке» Анны Петровны, «Слово на погребение» Екатерины I300.
Но при этом современники вроде бы не замечали «немецкого» господства. Упоминавшийся подштурман И.М. Грязнов столь же спокойно, как и в случае с Бироном, отмечал в дневнике: «Ноября 25 соизволила всеросиской престол принять государыня императрица, а прежнея правительница с мужем и сыном своим отлучены и свезены с честию в незнаемое место». В.К. Тредиаковский в оде на коронование Елизаветы изображал всеобщее желание видеть цесаревну на «наследном троне» и перечислял подстерегавшие ее опасности: «Сети поставлены уж были, /Глубина же ям оказалась, /Беды и напасти губили, /Ненависть как огнь разгоралась» 301, - но не упоминал ни о каком «немецком засилье».
Одно из редких свидетельств о перевороте «снизу» отыскалось в делах Тайной канцелярии. В 1751 г. крестьяне подпоручика Алексея Жукова разговорились о брате своего хозяина поручике Семеновского полка Андрее Жукове: «Вот как де когда всемилостивейшая государыня ссаживала Антония, то де никто ево не смел взять; а как де всемилостивейшая государыня соизволила братца ево послать, то де он, пришед, взял ево, Антония, за волосы и ударил об пол»302. Поручик предстает в этой байке почти былинным героем, но собеседники не воспринимали его поступок как борьбу с «немцами».
При поисках источников о событиях 1740-1741 гг. нами обнаружен в отделе исторической книги Государственной публичной исторической библиотеки дневник неизвестного московского чиновника, написанный на полях и между строк печатного «Санкт-Петербургского календаря на лето 1741 г.». Интересующий нас сюжет затронула единственная запись под 29 ноября:
«Прибыл капитан гвардии Семеновского полку Петр Васильев сын Чадаев с объявлением о восшествии на престол всероссийский е.и.в. всемилостивейшей нашей императрицы Елисаветы Петровны». Событие отмечено принесением присяги и торжествами: «И от того числа вседневно звон в соборе и у всех церквей целую неделю был, а нощию везде иллуминация. В приказех и в рядех в ту неделю не сидели». Но автора волнуют, прежде всего, непредвиденные расходы: на подарок вестнику-капитану (1 000 руб.), на бал в Ратуше, на сборы «в поднос» самой императрице (3 500 руб.)303. Похоже, столичные события воспринимались обывателями без особых эмоций, как весьма далекие от жизненных забот, и не ассоциировались с освобождением от засилья иноземцев.
«Петровская» риторика новой власти в ряде случаев оборачивалась продолжением официально осуждаемой практики «незаконного правления». Вслед за Анной Леопольдовной Елизавета еще повысила значение придворных чинов: камер-юнкер приравнивался уже к армейскому бригадиру; новые фельдмаршалы, вроде А.Г. Разумовского или С.Ф. Апраксина, едва ли могли соперничать даже с Минихом.
Пересмотр прежних решений приводил к конъюнктурным искажениям действительных петровских предначертаний. Так, в 1743 г. появился «отчет» об итогах Камчатской экспедиции (составленный комендантом Охотского порта Г.Г. Скорняковым-Писаревым), оцененной как «разорение от Беринга с товарищи самого лутчего Сибирского края». В таком духе был выдержан также утвержденный Елизаветой доклад Сената о прекращении экспедиции, от которой Сенат «ни малого плода быть не признавает»304.
В сфере социальной политики правительство Елизаветы продолжало наметившийся ранее курс на укрепление «регулярного» государства. По-видимому, переворот 1741 г. породил некоторые надежды на облегчение положения крепостных. Указ 2 июля 1742 г. упоминал, что беглые «немалым собранием» подали прошение императрице о разрешении им записываться в армию, и категорически запретил такой уход305. В мае того же года разрешенная ранее подача императрице челобитных была воспрещена. При принесении присяги Елизавете крепостные были исключены из числа подданных: за них присягали их владельцы.
Первоначальные налоговые послабления сменились в 1742 г. распоряжениями о взыскании недоимок. Подушная подать была увеличена на 10 коп. для крепостных и на 15 коп. для государственных крестьян (30 декабря 1745 г.). Проведение новой ревизии ставило задачу сделать невозможным существование «вольных разночинцев»: их всех надлежало записать в подушный оклад, армию, на фабрики306. При Елизавете усилились гонения на «безуказных» предпринимателей307. Возрождение в 1743 г. магистратов и цехового устройства не облегчило их положения: эти органы находились в подчинении администрации. Вопреки распространенному мнению, Елизавета не отменяла смертную казнь; можно говорить лишь о приостановлении исполнения смертных приговоров308.
Правительственная политика и усиление помещичьего гнета вызвали соответствующую реакцию - действия разбойных «партий» и массовое бегство на окраины и за границы; русские крестьяне селились во владениях польских вельмож, а на южном берегу Каспийского моря строили флот шаху Надиру. С конца 40-х гг. XVIII в. резко увеличилось количество челобитных, в которых крестьяне отстаивали свои права ссылками на петровские указы о наказаниях за злоупотребления «в народных сборах»309, напоминающими власти о нарушении тех самых законов, которые она обещала восстановить.
Официально демонстрировавшаяся приверженность православию имела оборотную сторону - ограничение веротерпимости. Указы 1741-1742 гг. предписывали обратить все строившиеся лютеранские кирки в православные храмы и запрещали армянское богослужение. Дважды - в 1742 и 1744 гг. - объявлялось о высылке из империи евреев, за исключением принявших крещение 310. С 1742 г. Сенат повелел прекратить разрешенную ранее запись в раскол, возобновилось взимание денег с «бородачей» и обязательное ношение шутовских кафтанов с воротником-козырем «раскольниками» (именоваться «староверами» им было запрещено). В ответ на репрессии вновь начались самосожжения311. При этом императрица не собиралась отменять законы своего отца в отношении церкви и оставила без последствий доклад новгородского архиепископа Амвросия с просьбой о восстановления патриаршества312.
Усилился контроль над повседневной жизнью подданных, которым занимались возникшие в 1744 г. при епархиальном архиерее духовные консистории. Указы Синода начала 40-х гг. запрещали устраивать кабаки близ церквей и монастырей, в храмах предписывали не вести бесед о «светских делах» и даже на торжественных молебнах не выражать громко свои верноподданнические чувства. Распоряжения светской власти определяли поведение на улице: чтобы «на лошадях скоро ездить и браниться не дерзали». В 1743 г. власти попытались ввести цензуру: для книг с «богословскими терминами» в Синоде, для остальных - в Сенате. Появились указы о запрещении «писать и печатать как о множестве миров, так и о всем другом, вере святой противном и с честными нравами несогласном»313.
Новая власть перенимала из петровского «наследства» не ее динамику и новаторство, а крепостничество и стремление к всеобщей регламентации. В этом смысле переворот 1741 г. не столько «открывал» возможности изменения сложившейся системы, сколько «закрывал», консервировал официально канонизированное «наследство», прикрываясь патриотической риторикой. Официальный курс на возвращение к заветам Петра I завершился провалом: простая реставрация петровских порядков и учреждений не соответствовала стоявшим перед страной задачам. Только к концу 40-началу 50-х гг. правительство Елизаветы стало «создавать новую реальность» путем ряда реформаторских мер314.
Выше уже говорилось, что назначения «незаконного правления» не свидетельствуют о каком-то предпочтении иноземцев. Елизавета 31 декабря 1741 г. попыталась было пересмотреть все чинопроизводства и пожалования «незаконного» царствования, но уже через несколько дней сочла более благоразумным утвердить сделанные пожалования315.
Нельзя говорить и о массовом уходе иноземцев с русской службы: в 1742 г. подали в отставку три генерал-майора (Г. фон Вейсбах, А. фон Тетау, X. Вилдеман), двое из которых были связаны родством и службой с Мини-хом316; позднее покинули Россию генералы В. Левендаль, Д. Кейт и адъютант Миниха Х.-Г. Манштейн. Фельдмаршал В.В.Долгоруков в феврале 1742 г. просил Елизавету заполнить полковничьи вакансии русскими, но в то же время П.П. Ласси представлял к повышению иноземцев и добивался своего317.
«Список генералитета и штаб-офицеров» 1748 г. показывает, что на российской службе «немцами» являлись 2 из 5 генерал-аншефов, 4 из 9 генерал-лейтенантов, 11 из 31 генерал-майора; в среднем звене - 12 из 24 драгунских и 20 из 25 пехотных полковников. При Елизавете генерал-аншефами стали И. фон Люберас и родственник Бирона Л. фон Бисмарк; генерал-лейтенантами - Ю. Ливен, В. Фермор, П. Голштейн-Бек, А. де Бриньи, А. Девиц318. Остались на службе брат фельдмаршала Х.-В. Миних, принц Л. Гессен-Гомбургский, дипломаты И.-А. Корф и Г.-К. Кейзерлинг.
«Внутренние сопостаты» Остерман и Головкин не брали «подарков» от иностранцев319. «Иноземное» правительство отнюдь не стремилось продавать национальные интересы страны: вопреки мнению Коммерц-коллегии и настояниям английских купцов, Кабинет отказался снизить пошлины на тран-зитные английские товары в Иран320.
С другой стороны, Елизавета и ее окружение пошли на контакты с Шетарди и Нолькеном, которые вполне могли послужить основанием для сурового приговора. Именно во время ее правления характерной чертой российской политической жизни примерно до конца 40-х гг. стало соперничество «больших придворных партий» с иностранными дипломатами во главе и выплата последними «пенсии» своим российским «друзьям»321.
Шетарди и Мардефельд не жалели сил и средств, чтобы знать, что «в сердце царицыном делается», и устранить своего главного противника — А.П. Бестужева-Рюмина. Для этой цели предназначались «пенсионы» придворным дамам, А. Лестоку и М.И. Воронцову, которые «проходили» по донесениям дипломатов как «смелой приятель» и «важной приятель»; к этой же группировке примыкали Н.Ю. Трубецкой, А.И. Румянцев и А.Д. Голицын. Воронцов получил «подарок» в 50 тыс. руб., ежегодный «пенсион» и лично выслушивал инструкции короля в Берлине осенью 1745 г. Прусский посол в Петербурге докладывал, что Лесток «настолько ревностный слуга вашего величества, будто он находится на вашей службе»322.
Канцлер, в свою очередь, финансируемый Австрией и Англией, в 1742 г. организовал систематическую перлюстрацию дипломатической почты аккредитованных в Петербурге послов, создав для этого целый штат, включавший резчика печатей, копиистов, переводчика. Усилиями «черного кабинета» во главе с академиком-математиком X. Гольдбахом через год были дешифрованы депеши Шетарди, и его миссия завершилась провалом в 1744 г.323
Бестужев запугивал императрицу: «Лестока опасаться надобно, чтоб он из своей партии другого Миниха не сделал, ибо теперь явствует, что князь Трубецкой достойным к тому уже признан». В качестве примера канцлер приводил поведение недавней правительницы: она не слушала предостерегающих советов и потеряла власть. В итоге в 1748 г. Лесток был арестован и сослан в Устюг; но ни Воронцова, ни Трубецкого Елизавета не тронула - она умела лавировать и использовать противоречия между своими слугами.
Но главной проблемой начала царствования стала гвардия, которую солдатский переворот сделал опасной силой в российском политическом устройстве. Донесения иностранных послов единодушно подчеркивают, что первое время атмосферу в Петербурге определяло гвардейское «солдатство», что является важнейшей из изложенных выше особенностей ситуации 1741 г.
Приведенные выше соображения об отсутствии «господского» заговора придают этой специфике еще большую значимость. Пройдя путь от открытого столкновения придворных группировок в относительно «цивилизованных» формах 1725 и 1730 гг., практика политической борьбы привела к форме «военного» дворцового переворота 1740 г.; наконец, в 1741 г. гвардия оказалась на грани выхода из-под контроля. Таким образом российское «переворотство» достигло предельно допустимого для правящей элиты уровня политического действия, что было ею осознано.
Решающая роль гвардии в столице определялась слабостью полиции и небоеспособностью армейских частей. По рапорту обер-коменданта столицы С.Л. Игнатьева, в июле 1741 г. из 4 полков гарнизона (4 135 строевых при некомплекте в 1 317 чел.) 2 621 солдат и офицеров находились в «ближних и дальних отлучках», т.е. на различного рода работах324; в строю оставались только 1106 чел. - ничтожная сила по сравнению с гвардейскими полками.
Не случайно сразу после переворота Сенат указал двинуть из Москвы в Петербург 46 рот «как возможно наискоряе»325. И в Петербурге, и в действующей армии гвардейцы устраивали в 1742 г. нападения на офицеров-иностранцев; только вызванные армейские части смогли навести порядок326.
В замечаниях на записки Манштейна приведен отзыв генерала В. Левен-даля о Минихе: фельдмаршал «первый подал опасный пример, как с помощью роты гренадеров можно низвергать и возводить на престол государей». В начале XIX в. эту особенность ситуации 1741 г. подчеркнул А.Р.Воронцов в записке, адресованной только что вступившему на престол Александру I: даже «незаконное» избрание Анны Иоанновны с «несвойственными» для России кондициями было все же предпочтительнее, поскольку «не солдатство престолом распоряжало, как в последнее время похожее на то случалось»327.
Самоощущение гвардейцев той эпохи передают дела Тайной канцелярии 1742 г. «И сама де государыня такой же человек, как и я, только де тем преимущество имеет, что царствует»328 - был убежден 19-летний сержант Алексей Ярославцев, который, возвращаясь с приятелем и дамой из винного погреба, не сочли нужным в центре Петербурга уступить дорогу Елизавете «и бранили тех ездовых и кто из генералов и из придворных ехали, матерно, и о той их брани изволила услышать ее императорское величество».
Примерно так же мыслил капитан-поручик Преображенского полка Григорий Тимирязев, раскрывший перед сослуживцем - солдатом Иваном Насоновым всю новейшую историю России как череду любовных увлечений царствующих особ и их любимцев. Рассказ о любовных страстях монархов переходил у офицера в жалобу, что у него-то «и поныне ничего нет», и надежду на исправление такой несправедливости: «принцессу» Анну Леопольдовну можно вернуть на трон и получить награду329.
При Анне Иоанновне тоже говорили про ее связь с Бироном. Но теперь, похоже, императрица в глазах военных и городской черни становится едва ли не «своей»330. Такое мнение общества выразил «унтер-экипажмейстер» А. Ляпунов: «Всемилостивейшая де государыня живет с Алексеем Григоръевичем Разумовским; она де блядь и российской престол приняла и клялася пред богом, чтоб ей поступать в правде. А ныне де возлюбила дьячков и жаловала де их в лейб-компанию в порутчики и в капитаны, а нас де дворян не возлюбила и с нами де совету не предложила. И Алексея де Григорьевича надлежит повесить, а государыню в ссылку сослать»221. Незнатному фавориту приписывали планы «утратить» наследника, волшебство его матери («ведьма кривая, обворожила всемилостивейшую государыню»); выдумывали даже, что он велел «подпилить столбы» в спальне государыни, чтоб ее «задавить» 332.
Переворот 1741 г. открыл еще одну закономерность российских переворотов: легкость и безнаказанность захвата власти породила в гвардейско-придворной среде настроения «переиграть» ситуацию, поскольку недовольных было намного больше, чем облагодетельствованных.
Уже в январе 1742 г. Финч отметил ропот в гвардии. Затем эти настроения стали материализовываться: летом Преображенский прапорщик П. Квашнин, камер-лакей А. Турчанинов и Измайловский сержант И. Сновидов хотели собрать «партию человек в триста или и больше, и с тою бы партиею идти во дворец и государыню императрицу свергнуть с престола, а принца Иоанна возвратить»222. «Дело Лопухиных» выявило подобные настроения в придворных кругах: подполковник Иван Лопухин летом 1743 г. заявлял о скорых «переменах» в правительстве и воцарении «принца Иоанна», при этом называл многих недовольных происшедшим переворотом офицеров334.
Были не удовлетворены также бывшие сторонники опальной цесаревны. Сосланный еще в 1740 г. за выражение сочувствия к правам Елизаветы капитан Петр Калачов по возвращении из Сибири был пожалован в майоры и отставлен «с денежным награждением», однако затеял тяжбу о возвращении своих якобы незаконно отчужденных «деревень», в ходе которой четыре раза подавал «доклады» императрице.
В данном случае интересно не столько желание майора вернуть заложенные имения, сколько его уверенность, что Елизавета «возведена на российский престол через ево, Калачова, первого». Поэтому, полагал Калачов, его семье уместно быть «при дворе», а ему самому «поручить в смотрение табашной и питейный сборы» по всей стране. В своем «бессовестном неудовольствии» майор грозил императрице «бунтом», поучал ее отпустить Ивана III с отцом за границу и полагал, что «такова в государстве разорения и неправосудия не бывало» из-за «воров» и «изменников», к числу которых относил весь Сенат вместе с генерал-прокурором, вице-канцлера М.И. Воронцова и других высших чиновников335.
В 1749 г. поручик Ширванского полка Иоасаф Батурин предложил великому князю Петру Федоровичу возвести его на престол: «Заарестуем весь дворец и Алексея Разумовского, а в ком не встретим себе единомышленника, того изрубим в мелкие части». Замысел офицера интересен тем, что захват власти он мыслил произвести с помощью бунта московских фабричных рабочих, которых его сторонники уже начали «подговаривать»336.
Приведенные «дела» являются не единичными: списки осужденных по Тайной канцелярии в 40-е гг. XVIII в. включают многих унтер-офицеров и рядовых гвардии, которые за «непристойные слова» отправились на Камчатку, в Оренбург и другие дальние гарнизоны337.
Крамольные мысли в ту эпоху посещали уже лиц «подлого звания», вступая в конфликт с традиционной культурой и представлениями о власти - как у солдата Василия Трескина из гарнизона крепости св. Анны. Майской ночью 1756 г. «пришла ему, Трескину, мысль одному и рассуждал сам с собой один: что де вить невеликое дело государыню уязвить; и ежели он, Трескин, когда будет в Москве или в Санкт Питербурхе и улучит время где видеть милостивую государыню, то б ее, государыню заколоть шпагою. И думаючи де оное, в то ж самое время пришел он от того в страх и, желая по самое чистой своей совести пред Богом и пред ея императорским величеством принесть в том добровольную повинную» сам на себя донес «по первому пункту», был пытан, этапирован в Петербург и по дороге в Москве покончил с собой338.
Плата за успех снижением престижа самой императорской власти и ростом своеволия ее опоры не могла не беспокоить Елизавету и ее окружение. 7 декабря 1741 г. императрица угощала преображенцев в той самой казарме, куда она явилась в ночь переворота, и указала построить на месте съезжей избы гренадерской роты храм во имя Спаса Преображения и св. Сергия. Указ 21 декабря увеличил гвардейским солдатам жалованье на 3 рубля, а сверх того назначил им выдачу особых крестинных и именинных денег (на четыре полка в год - около 35 тыс. руб.), но запретил самовольно являться во дворец339.
В дальнейшем Елизавета постепенно сумела стабилизировать ситуацию в полках. Из гвардии были «выключены» сторонники «прежнего правления» (майор Н.И. Стрешнев, капитаны братья И и Ф. Остерманы, М. Аргамаков, капитан-поручик И. Бехейм). Елизавета требовала предоставления ей еженедельных ведомостей о состоянии полков и даже сведений об исповедовавшихся и причащавшихся340.
Во главе Преображенского полка были поставлены престарелый А.И. Румянцев, затем А.Б. Бутурлин; Семеновского - А.И. Ушаков, затем С.Ф. Апраксин; Измайловского - К.Г. Разумовский; Конной гвардии -А.Г. Разумовский. Придворные подполковники обеспечивали лояльность своих частей; повседневное командование осуществляли майоры-строевики, имевшие необходимый опыт при отсутствии политических амбиций: Н. Соковнин, И. Майков и Ф. Вадковский в Семеновском полку; П. Воейков, И. Косагов и В. Суворов в Преображенском; И. Гурьев и Д. Чернцов в Измайловском; П. Черкасский в Конной гвардии.
Другой новацией стало изменение принципа комплектования гвардии. При Елизавете участилась практика переводов солдат из армейских полков и даже рекрутов и одновременного «выпуска» гвардейцев в армию 341. Но при этом унтер-офицеры и офицеры становились как раз более родовитыми и зажиточными: 80% офицеров имели более 100 душ, а 33% - более 500342. Представители таких фамилий проходили солдатский «стаж» на учебе дома и попадали в полк уже унтер-офицерами или записывались «сверх комплекта» без жалования343. Наметившаяся тенденция подрывала корпоративность гвардии, раскалывала ее на «солдатство» и «господ»; но с другой стороны, концентрация в полках родовитого и богатого дворянства тоже представляла известную угрозу, что показал переворот 1762 г.
Если Анна Иоанновна успешно противопоставила «старой» гвардии два новых полка, то Елизавета 31 декабря 1741 г. создала Лейб-компанию - особое привилегированное соединение из числа солдат бывшей гренадерской роты Преображенского полка. Сама она стала ее капитаном; принц Л. Гессен-Гомбургский - капитан-поручиком, Ю. Грюнштейн - прапорщиком; прочие офицерские должности в этой «гвардии в гвардии» получили самые близкие к императрице люди: А.Г. Разумовский, М.И. Воронцов, П.И и А.И. Шуваловы. Сержантами, капралами и вице-капралами были назначены заговорщики, обеспечившие успех переворота. К весне 1743 г. сумма расходов на это подразделение из «кабинетских» сумм Соляной конторы составила 143 136 руб.344
Лейб-компанцы постоянно сопровождали императрицу в поездках и несли дежурство во дворце. Однако императрица вынуждена была считаться с волей «детушек», совершавших недопустимые «продерзости»345. Причиной, скорее всего, был страх перед возможным переворотом, который не отпускал императрицу до конца жизни346.
Осуществлялись также перемены в высших эшелонах власти. Из 14 членов нового Сената четверо состояли в нем при Анне Иоанновне (В.Я. Новосильцев, Г.П. Чернышев, А.Л. Нарышкин, А.И. Ушаков); двое - при Бироне (И.И. Бахметев) и Анне Леопольдовне (А.Д. Голицын). Остальные (A.M. Черкасский, А.П. Бестужев-Рюмин, И.Ю. Трубецкой, С.А. Салтыков, Н.Ф. Головин, М.М. Голицын, А.Б. Куракин, Г.А. Урусов) также успешно служили во времена «бироновщины»347. Сохранили свои посты канцлер A.M. Черкасский и встретивший без единой опалы уже пятое царствование генерал-прокурор Н.Ю. Трубецкой, несмотря на сомнения в его лояльности348.
Временно остался в должности московский главнокомандующий С.А. Салтыков. А.И. Ушаков получил повеление состоять при императрице «безотлучно»: необходимость в его услугах была для Елизаветы очевидной, и она 2 декабря 1741 г. отменила уже состоявшееся его назначение в армию. Ушаков остался в милости до самой смерти в 1747 г.; однако, несмотря на доверие к нему, известны случаи, когда императрица проводила расследования помимо Тайной канцелярии и ее начальника349. Количество расследуемых этим учреждением дел выросло, особенно во второй половине елизаветинского царствования. Наш подсчет по перечневым ведомостям, составленным при передаче в архив документов Тайной канцелярии, показывает, что при Анне в среднем за год рассматривалось 161 дело, а при Елизавете - 277350.
Такими же осторожными были назначения в системе управления (см.: Приложение, таблицы 1, 2, 4, 5, 12, 13; диаграммы 1, 2, И). Только в Иностранной, Военной и Коммерц-коллегии прежнее руководство было устранено в ходе переворота: принца Антона, Остермана и К.Л. Менгдена сменили соответственно В.В. Долгоруков, А.П. Бестужев-Рюмин и Б.Г. Юсупов.
Сохранили свои посты руководители Адмиралтейства (Н.Ф. Головин), Юстиц-коллегии (И.Ю. Трубецкой), Вотчинной коллегии (И.В. Одоевский), Камер- и Ревизион-коллегий, хотя президенты двух последних (Г.М. Кисловский и Н.С. Кречетников) были назначены в «незаконное правление». До конца 1744 г. оставался на посту генерал-полицеймейстер Ф.В. Наумов. Еще три назначения были связаны с восстановлением петровских Берг- (генерал-майор А.Ф. Томилов), Мануфактур-коллегий (генерал-майор А.Т. Барятинский) и Главного магистрата (В.П. Хованский). Умершего начальника Сибирского приказа А.Л. Плещеева сменил Н.П. Салтыков.
Перестановки прошли и на местах: 1742 г. были назначены новые губернаторы Белгородской (П.М. Салтыков), Астраханской (В.Н. Татищев), Смоленской (М.И. Философов), Нижегородской (Д. Друцкий); вице-губернаторы Новгородской (Г.И. Орлов), Лифляндской (В.П. Долгоруков) и Московской (В.П. Салтыков) губерний; главнокомандующим в Москве стал А.Б. Бутурлин. В 1743 г. A.M. Пушкин сменил в Архангельске умершего А.А. Оболенского, а в Ревель был послан генерал-лейтенант П.А. Голштейн-Бек.
Обновление администрации трудно признать радикальной чисткой или, тем более, сменой правящей верхушки. Пришедшая к власти цесаревна не имела ни сложившейся «партии», ни преданных ей лично «немцев», как Анна Иоанновна; члены ее двора (Разумовские, Воронцовы, Шуваловы) по молодости и неопытности на первые роли еще не годились.
Скорее, можно говорить о перемещении по кругу при сохранении ключевых фигур - таких, как А.И. Ушаков или Н.Ю. Трубецкой - и даже родственников опальных: Дворцовую канцелярию возглавил брат сосланного фельдмаршала Х.-В. Миних, а брат М.Г. Головкина остался послом в Гааге. Уходившие с постов обычно не попадали в опалу, а меняли место службы, как бывшие сенаторы (за исключением В.И. Стрешнева): П.М. Шипов получил назначение в Штатс-контору, Я.П. Шаховской стал обер-прокурором Синода, A.M. Пушкин и М.И. Философов отправлены на губернаторство.
Опорой Елизаветы стали старые слуги ее отца. Однако это поколение деятелей сходило со сцены: в 1742-1749 гг. умерли A.M. Черкасский, С.А. Салтыков, Г.А. Урусов, В.Я. Новосильцев, Г.П. Чернышев, Н.Ф. Головин, В.В. Долгоруков, А.И. Ушаков, А.Б. Куракин, И.Ю. Трубецкой, А.И. Румянцев351. Оставшиеся разбились на враждебные «партии».
Императрица успешно использовала как их борьбу, так и еще один проверенный способ: образование сначала временных консилиумов, а затем еще одного высшего совета - Конференции при высочайшем дворе, не получившей, в отличие от Кабинета министров, никаких формальных прав352.
Другим способом стала массовая «ротация кадров» в системе управления, дважды осуществленная за время царствования (см.: Приложение, таблицы 1, 2, 4, 5, 12, 13; диаграммы 1, 2). В марте 1753 г. одновременно были сменены президенты 6 коллегий (Камер-, Ревизион-, Берг-, Мануфактур-, Юстиц-и Вотчинной), а также начальники Сыскного, Судного и Сибирского приказов, Канцелярии конфискаций и Монетной канцелярии. В Сибирской, Смоленской и Эстляндской губерниях появились новые губернаторы; в Петербургской, Лифляндской и Новгородской - вице-губернаторы.
Следующая подобная операция была проведена в августе 1760 г. В состав Конференции были введены близкий Елизавете А.Б. Бутурлин, противник Шуваловых Я.П. Шаховской и И.И. Неплюев - зять Н.И. Панина, одновременно ставшего воспитателем наследника Павла. Параллельно был расширен состав Сената: туда вошли А.И. Шувалов, Р.И. Воронцов, И.И. Неплюев, А.Г. Жеребцов, П.Г. Чернышев, обер-комендант столицы И.И. Костюрин, генерал В.И. Суворов и бывшие президенты коллегий Я.Л. Хитрово и М.И. Шаховской353. Кроме того, сменились президенты шести коллегий и губернаторы в восьми губерниях; появились новые руководители в Соляной конторе, Сыскном и Судном приказах. Наконец, в том же году был обновлен состав комиссии для составления нового Уложения; ее новым председателем стал брат канцлера Р.И. Воронцов.
В целом последняя перестановка затронула около 60 должностей354. Причины каждого персонального назначения (тем более — принадлежность конкретного лица к той или иной родственно-клиентской «сети») и в 1753, и в 1760 г. уловить трудно. К тому же в последнем случае большинство кандидатур было согласовано членами Конференции и подано в виде ее доклада на утверждение355. Однако названных выше новых членов Конференции Елизавета выбрала сама вместо предложенных ей А.Г. Разумовского и И.И. Шувалова; то же происходило и с другими «назначенцами». Современники и историки связывали эти перемещения с изменением придворного расклада - ослаблением влияния братьев П.И. и А.И. Шуваловых356.
При этом так же, как в 1741-1742 гг., кадровые перемены не сопровождались опалами и представляли скорее «плановую» перестановку ответственных лиц. Я.П. Шаховской сменил Н.Ю. Трубецкого на посту генерал-прокурора, а тот стал президентом Военной коллегии. И.И. Юшков в 1753 г. возглавил Судный приказ, в 1760 г. был назначен президентом Камер-коллегии; ее прежний начальник М.И. Шаховской стал сенатором вместе с президентом Вотчинной коллегии Я.Л. Хитрово, чье место занял М.К. Лунин.
Рижский вице-губернатор В.П. Долгоруков был назначен в 1753 г. губернатором соседней Ревельской губернии; ставший в том же году вице-губернатором в Киеве И.И. Костюрин сначала был сделан столичным обер-комендантом, а в 1760 г. - сенатором.
Сравнение кадровой политики в царствования Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны показывает, как нам представляется, некоторые существенные различия в ее практическом осуществлении (см.: Приложение, таблица 6; диаграммы 3, 4). За 20-летнее царствование Елизаветы репрессии в адрес руководителей учреждений применялись почти в два раза реже, чем при Анне Иоанновне. В обратной пропорции возросло количество должностных лиц, скончавшихся при Елизавете на своем посту. Соответственно увеличилось при Елизавете количество отставок и уменьшилось количество переводов на другую работу. Все это можно объяснить как более «спокойным» характером царствования, так и сменой поколений - уходом из жизни старших по возрасту «птенцов гнезда Петрова».
Что же касается губернаторов, то здесь картина несколько иная (см.: Приложение, таблица 7; диаграммы 5, 6). Она совпадает с предыдущей в части уменьшения репрессивных мер при смещениях; но одновременно показывает, что и при Анне, и при Елизавете имели место колебания при назначениях, в результате которых 8% губернаторов так и не приступили к своим обязанностям: получили новое назначение или остались при старой должности.
К сожалению, причина сравнительно большой доли смещений (11% при Анне и 26% при Елизавете) остается неизвестной; это обстоятельство несколько «смазывает» динамику процесса. Но, в отличие от кадров в аппарате центрального управления, институт губернаторства при Елизавете еще не устоялся: в этой системе стабильности было меньше, о чем свидетельствуют одинаковые проценты «смертности» и отставок губернаторов при Анне и Елизавете.
Сравнение по чинам корпуса высших государственных служащих и губернаторов (см.: Приложение, таблицы 9, 10, 11; диаграммы 7, 8, 9, 10) показывает одинаковую тенденцию: постепенное закрепление статуса руководителей этого уровня в III-V классах Табели о рангах. У губернаторов лица в этих чинах составляли 71% при Анне и 79% при Елизавете; у начальников коллегий и канцелярий — соответственно 57% и 70% при сокращении доли чинов VI-VII ранга. Генерал-майорский IV чин становится основным (46%) для губернаторского поста; высшие военные III и II чины так же стабильно составляют соответственно 36% и 39% в основном за счет генерал-губернаторов и главнокомандующих в столицах. Особенно часто такие временные главнокомандующие назначались при Елизавете. У руководителей учреждений ситуация иная: их дифференциация по чинам более дробная, в зависимости от уровня самих учреждений: статус глав «первейших» коллегий был намного выше положения начальников приказов и канцелярий; однако и здесь число должностных лиц IV класса возросла с 20% до 32%.
Удачей или талантом Елизаветы стало сочетание никогда не покидавшего ее «чувства власти» (по определению Е.В. Анисимова) с невмешательством в повседневную работу государственной машины. Последнее обеспечивало спокойное течение дел, в то же время отчасти исключало воздействие некомпетентных лиц или заинтересованных «партий» на его работу. За это Елизавету обычно критикуют357 - но именно этот баланс в сочетании с децентрализацией управления (сосуществование Конференции и Сената, раздробление военного ведомства, восстановление Кабинета императрицы с неопределенными полномочиями358) делал невозможным появление мятежных групп и «переворотных» ситуаций на протяжении почти всего ее царствования.
Сохранились также и отлаженная при Анне «должность» фаворита, и практика постоянных раздач-милостей из царских рук359. Тайная канцелярия при Елизавете работала не менее активно; но резкое сокращение репрессий по отношению к дворянству исключало повторение процессов времен «бироновщины», подобных «делам» Голицыных, Долгоруковых, Волынского.
Елизавета быстро уладила вопрос о престолонаследии. В феврале 1742 г. в Россию привезли ее племянника, голштинского принца Карла-Петра-Ульриха, и после принятия православия он был объявлен наследником престола360. Но она не сумела радикально решить проблему экс-императора Ивана III. Все 20 лет ее правления его фигура оставалась «катализатором» переворотных надежд внутри страны и не вполне ясных планов зарубежных политиков.
С 1742 г. среди охранявших брауншвейгское семейство в Риге гвардейцев стали вестись разговоры о порядке наследия престола. Информация о самом принце в столице распространялась из первых рук: многие гвардейцы командировались в караул к брауншвейгскому семейству и, подобно сержанту-преображенцу Ивану Назарьеву, не скрывали, что принц «весьма умен»361.
С другой стороны, целый ряд дел по ведомству тайной канцелярии показывает, что офицеры и дворяне хорошо помнили «незаконное правление» и мечтали увидеть заточенного «принца» на престоле362.
Иные из «сторонников» свергнутого императора, независимо друг от друга, рассчитывали на помощь из-за границы. О поддержке принца Пруссией и Австрией говорил И. Лопухин. «Магазейн-вахтер» И. Седерстрем верил в участие прусского и английского короля; на Фридриха II и Францию полагался бывший адъютант принца Антона П. Грамотин363. Возможно, эти разговоры являлись отражением реально возросшего при Елизавете вмешательства иностранной дипломатии во внутренние дела страны. В поле зрения Тайной канцелярии попадали люди (лифляндский барон Стакельберг; итальянский кондитер Д. Алипранди), чья информация о заточенном семействе и заграничные связи вызывали серьезные подозрения364.
В названных случаях Тайной канцелярии не удалось отыскать «брауншвейгский» или «прусский» след в деятельности арестованных; однако категорически его исключать нельзя, тем более что иностранные дипломаты в России были осведомлены о положении узников и их перемещении365. Фридриха II интересовала фигура заточенного принца: в начале 40-х гг. он подавал Елизавете советы, как охранять престол от брауншвейгской династии366 ; позднее - если верить показаниям тобольского купца И. Зубарева — король поручил ему «скрасть Ивана Антоновича и отца его» и устроить бунт для возведения принца на престол367. Донесения датского и французского посланников упо-минанили о «разговорах» во время болезни Елизаветы в 1749 г. по поводу ареста Петра Федоровича и возведения на престол Ивана III368.
Однако даже если считать, что попыток освобождения Ивана Антоновича внутри страны и извне не было, сама убежденность в их наличии показательна. Несмотря на все официальные усилия, о свергнутом императоре помнили369; суждения о его участи можно было слышать «по всем ямам», в столичной Москве и далеком Тобольске370. Однако при этом свергнутый император пользовался сочувствием преимущественно в гвардии и дворянском обществе - вопреки имеющемуся в литературе мнению371. В массовом сознании «подлых» он, по-видимому, не расценивался как «свой»: в отличие от лжеАлексеев, «Петров II» и «Петров III», вышедших из народа самозванных «Иванов III», кажется, не появлялось372. Возможно, восприятие мальчика-императора как «чужого» свидетельствует о результате пропагандистских усилий Елизаветы по дискредитации «незаконного правления».
Зато с воцарением Елизаветы стали появляться самозванные «потомки» ее отца. В 1742 г. в Тобольске при принесении присяги наследнику Петру Федоровичу объявил о своих правах лейтенант Иван Дириков, по его словам — настоящий сын Петра I, подписавшего, будучи в Сенате, протокол, «что по кончине ево всероссийской империи быть наследником ему, Ивану»373.
Списки «клиентов» Тайной канцелярии свидетельствуют, что в 1747 г. сыном Петра I назвался подпоручик гвардии Д. Никитин; одновременно с ним «проходили» другие «дети» императора, которые размещались «неисходно до смерти» по монастырям: однодворец А. Калдаев, канцеляристы М. Васильев и В. Смагин374. В 1755 г. в Варшаве появился «брат» императрицы и «крестник» французского короля «Луи Петрович», которого русские дипломаты тщетно пытались заманить на российскую территорию375. Периодически возникали слухи о «живом» Петре II376.
«Механизм» появления таких «претендентов» еще не ясен: его трудно однозначно отнести как к «нижнему», народному, так и к «верхнему» само-званчеству (по терминологии Н.Я. Эйдельмана), свойственному правящему слою. Однако в иных случаях (например, с И. Дириковым) следствие приходило к выводу о вменяемости «претендентов». В данном случае Елизавета отказалась от проведения расследования (вдруг обнаружатся «грехи молодости» Петра в Воронеже, на чем настаивал виновный), и самозванца было приказано считать «помешанным в уме». Возможно, появление петровского «племени» объясняется не только настроениями социального протеста и ожиданиями «избавителя», но и в какой-то степени преображенным в массовым сознании образом первого императора, противопоставлявшимся той действительности, которая официально считалась восстановлением петровских традиций.
Беспрецедентная активность солдат-гвардейцев, была обусловлена, по нашему мнению, логикой развития политической борьбы: конфликты внутри правящей группы в 1725, 1727 и 1730 гг. подготовили условия для подключения к ней гвардейских «низов». В социокультурном отношении первое свержение с престола законного императора было связано с процессом десакрализации персоны монарха: использованные источники позволяют выделить подобные настроения в военно-столичной среде, отразившиеся в появлении попыток «переиграть» ситуацию в пользу иного претендента и в необходимости пропагандистских усилий со стороны власти для оправдания переворота.
Однако наметившиеся тенденции не привели к новым переворотам. Длительность царствования Елизаветы объясняется не только его «национальным» характером: при всем несходстве со своим отцом она как правительница превосходила свою предшественницу. Она могла быть жесткой, даже жестокой, умела использовать в своей политике если не дух, то, по крайней мере, «букву» замыслов Петра I и, самое главное, была способна подбирать себе советников и лавировать среди соперничавших группировок, не давая никому исключительных прав и преимущества377. Способствовала стабильности и кадровая политика с периодическими ротациями высших управленцев. До самого «падения» А.П. Бестужева-Рюмина в 1758г. придворная борьба протекала в относительно приличных границах. Правящие круги усвоили данный им урок: отныне противоречия в верхах больше никогда не разрешались путем обращения к «солдатству».