В середине 50-х годов XIX в. К.Д. Ушинский, тогда мало еще кому известный, наткнулся в подвале Гатчинского сиротского института на два больших шкафа, простоявших опечатанными в течение полутора десятков лет. Без дозволения администрации сняв печати со створок, Ушинский обнаружил бумаги и книги по педагогике, принадлежавшие его предшественнику — в свое время отстраненному от работы и ошельмованному инспектору института Егору Осиповичу Гугелю.Гнездо пеликана — символ сиротства
В 1804 г. в Хильдбург-Хаузене, что в Саксонии, родился мальчик. Подлинное имя его до сей поры неизвестно: он рано осиротел, и его, пятилетнего, привезли в Россию, где опекун дал ему имя, отчество и фамилию. Егор Гугель учился в Петербургском пансионе пастора Иоганна Мюральта, ученика и последователя великого швейцарского педагога и воспитателя сирот Иоганна Генриха Песталоцци. «...Круглый сирота, в самых нежных летах своей жизни лишившийся родителей и имеющий преимущественное право пользоваться воспитанием в этом благотворительном заведении, стоит бок о бок с несчастно рожденным сиротою (речь идет о Е.О. Гугеле. - Е.К.). Он взывает к той же любви, которой так алкал последний и от недостатка которой так скоро увядал, словно цветок, лишенный плодотворных лучей солнца; он требует также тщательного ухода за собою, а этот уход обусловливается лишь самоотвержением тех, которые приставлены к нему...» - писал сподвижник Гугеля П.С. Гурьев в «Русском педагогическом вестнике».
По окончании пансиона Гугеля оставили там работать воспитателем; вскоре он поступил учителем немецкого языка в Инженерное училище, затем служил инспектором классов в воспитательном доме в Гатчине, где его стараниями проявились ростки педагогики Песталоцци. Да он и сам всю жизнь продолжал учиться, как водится у настоящих учителей. «Достойно было удивления, с какою легкостью и быстротою выучился он русскому языку. В первое время пребывания его в Гатчине он говорил и писал по-русски очень ошибочно; но не более как через год совладал и с трудным для иностранца русским произношением, и с русскою фразеологией. Будучи по преимуществу автодидактом, он так изучил грамматики языков немецкого, латинского, русского и французского, беспрестанно сравнивая их между собою, что мог служить образцовым преподавателем иностранных языков, каким и был на самом деле. Ученики его всегда делали замечательные успехи», - писал о Гугеле П.С. Гурьев.
К началу XIX в. стали забываться плоды социально-педагогической деятельности И.И. Бецкого, который начал создавать в России воспитательные учреждения для детей-сирот. В период начала реформ Александра I вновь попытались облегчить незавидное положение беспризорных детей: брошенные на произвол судьбы, они влачили жалкое существование в приютах, где непомерно велика была младенческая смертность. В 1803 г. вдовствующая императрица Мария Федоровна повелела организовать в здании бывшего Скотного двора в Гатчине Сельский воспитательный дом, в который поместили 600 младенцев, однако те вскоре принялись болеть, так что с 1808 г., по всей видимости, вспомнив опыт И.И. Бецкого, малышей стали передавать под патронат в гатчинские семьи.
На фронтонах воспитательного дома поместили рельеф с изображением пеликана, «кормящего детей своих»: шея изогнута, клюв обращен к груди, а с трех сторон к нему тянутся птенцы. В раннем христианстве пеликана, питающего своей плотью потомство, сравнивали с жертвенностью Христа, Своей Кровью искупившего грехи человечества. Древняя легенда повествует, будто ради спасения голодающих птенцов пеликан способен кормить потомство каплями своей крови. (Заметим в скобках: сейчас вспомнили сей древний символ, и на конкурсах учителям-победителям дарят хрустальную статуэтку пеликана.)
На мой взгляд, в XIX столетии вряд ли сию проникновенную художественную метафору устроители института посвятили педагогам, чей труд власти никогда высоко не ценили. Скорее нам явлена аллегория подвига царственных благотворителей, самоотверженно отрывающих от себя средства для общественно полезного дела воспитания детей- сирот. Мария Федоровна так скорбела о выпускниках сиротских учреждений России: «Воспитательное значение выразилось в совершенной непригодности выросших воспитанников к самостоятельной трудовой жизни. Они оказались менее всех граждан полезными своему Отечеству и дошли до последующей степени падения».
Согласно уставу, цель воспитательного дома - «дать первоначальное образование несчастно-рожденным сиротам обоих полов в духе чисто ремесленного» и воспитать верноподданных слуг «царя и Отечества». Дети лиц, не служивших на военной или гражданской службе, в воспитательный дом не принимались, в чем и проявлялось некоторое его сходство с Сен-Сиром, где воспитанниц также набирали из обедневших, но лишь дворянских семей со всей Франции. Власти опасались, что, если разрешить принимать детей всех сословий, в воспитательный дом понесут подкидышей со всех городов и весей. Однако в отличие от воспитательного заведения маркизы де Ментонон в Гатчине, где некогда по велению матери томился Павел, воцарились авторитарный дух и суровая казарменная дисциплина прусского образца, и по сути недетское «воспитание» осуществлялось в непрестанной муштре, сирот обучали «главному» умению - маршировать на плацу.
Педагогика здесь и рядом не стояла: провинившихся подростков сажали в карцер на хлеб и воду, да и этот, прямо скажем, скудный паек давали через день; воспитанников изолировали от внешнего мира: на прогулку в город их выпускали лишь в праздничные и воскресные дни. «Вместо любви, безграничной христианской любви, которая одна в состоянии была согреть и оживить эти юные, оторванные от общества отростки, чтобы снова привить их к этому обществу, их отвергшему, грубые приставники действовали на детей только страхом и беспрерывными наказаниями и таким образом поселяли в них, с самой ранней поры их жизни, глубокую ненависть ко всему их окружавшему и навсегда отделяли их от общества... из огромного числа детей... только самая малая часть достигала впоследствии сколько-нибудь счастливой будущности: сотни, тысячи пропали безвозвратно; многие из них даже по выходе из заведения и по определению к местам постоянно чувствовали свое одиночество», - писал впоследствии работавший институте П.С. Гурьев в «Очерке истории Гатчинского сиротского института», что, к сожалению, звучит вполне актуально.
В начальный период детей по классам не распределяли, ибо систематических учебных занятий с ними не организовывали. Впоследствии воспитанников старшего возраста стали обучать чтению, письму, четырем действиям арифметики, катехизису. Е.О. Гугель так указал на роковую ошибку в обычной практике этого заведения: «Учителя и воспитатели действуют ощупью, забывая о главной задаче, великой и ответственной, - воспитывать человека».
Появление педагогической концепции нередко тесно взаимосвязано с господствующей социокультурной атмосферой эпохи. Никколо Макиавелли утверждал, что в политической жизни действовать можно двумя методами: либо на переменчивом основании любви, либо на твердом фундаменте страха, который настолько часто применяют, что феномен манипуляций властителя подданными стал привычным и обыденным. Как известно, сие учение применимо и к воспитанию, ибо педагогические концепции не могут создаваться «из ничего», но прямо или косвенно определяются общим стилем властвования в стране, который клонился к гатчинскому настрою весьма приближенного к царю А.А. Аракчеева.
Итак, педагоги того времени в основном воздействовали на детей только страхом и беспрерывными наказаниями, и вот в подобной антипедагогической среде неожиданно появляется педагог абсолютно другого типа - Гугель, который рассматривает свои воспитательные действия не как триумф победителя над завоеванными, а видит в детях людей, себе подобных. «Наделенный с избытком силою воли и предприимчивым характером, он отличался в особенности тою способностью, которая так нужна в деле воспитания, хотя и редко встречается в педагогах: это умение читать в детской душе и предугадывать ее легкие, едва заметные проявления». Подобный феномен его немногочисленные сторонники рассматривали как профессионализм, а многочисленные завистники мгновенно посчитали его «инородным телом». «Не столько Петропавловской школе, сколько Муральдту (в его пансионе Гугель учился. - Е.К.) и собственной деятельности он обязан был своим образованием: скудные сведения, которые тогда приобретались повсюду, даже и в университете, не могли довольствовать этой жаждавшей познания души; он скоро понял всю бедность таких познаний и, как сам неоднократно говорил, в пансионе Муральдта принялся за совершенное свое преобразование, начав с элементарных познаний», - продолжает П.С. Гурьев.
Впоследствии К.Д. Ушинский метко охарактеризовал дух казенщины в институте: «Канцелярия и экономия наверху, администрация в середине, учение под ногами, а воспитание - за дверьми здания». Великий педагог сумел невероятно точно определить иерархию ценностей надменной бюрократии в совершенно чуждой ей по самой сущности педагогической деятельности.
«...Трудно вообразить, до какой степени самые благодетельные намерения могут быть искажены, если исполнителями их назначено быть людям грубым и необразованным. В воспитании всего важнее пример и образец тех, которые им руководствуют, а где всего необходимее нужны были неукоризненные образцы, как не в деле воспитания несчастных сирот, с самого рождения осужденных на одиночество и утрату лучшего счастья в жизни, какое только можно обрести в семействе» (П.С. Гурьев).