Эпоха дворцовых переворотов в современной российской историографии

С начала 90-х гг. XX в. появились перепечатки дореволюционных работ. Был опубликован в двух вариантах труд барона М.А. Корфа и В.В. Стасова о «брауншвейгском семействе» правительницы Анны Леопольдовны и императора Ивана Антоновича [1]. В большом количестве стали выходить статьи и книги, посвященные династии Романовых, в том числе и ее представителях, правивших в XVIII в. [2]

Содержание материала

В рамках этого направления написана работа Н.И. Павленко о послепетровской эпохе. Книга суммирует накопленные в науке XIX – начала XX в. сведения и представления о дворцовых переворотах и их участниках. Итоговые оценки автора носят довольно общий характер – например, выводы о том, что «три силы управляли государством российским... бюрократия, фавориты, вельможи»; что «сила торжествовала над правом» или что гвардейские полки при Петре и его преемниках «представляли собой однородную силу с группировками, боровшимися за власть». Исследователь не ставил своей задачей подробный анализ развития политической борьбы и ее форм и в силу этого ограничился изложением уже известных событий [3]. Новацией можно считать предложение переименовать «бироновщину» в «остермановщину», под которой понимается уже весь период 1725-1741 гг. [4]

В 1990-е годы появились также самостоятельные исследования, посвященные наиболее важным политическим событиям XVIII в. и их главным героям: работы С.В. Ефимова о деле царевиче Алексея [5], С.А. Седова о князе Д.М. Голицыне [6], А.В. Гаврюшкина и А.Б. Плотникова о Н.И. Панине [7].

А.Б. Каменский в книге о времени Екатерины II заново проанализировал заговор 1762 г. и его отличия от переворота 1741 г. [8]. Специфике заговора 1762 г. и составу его участников посвящено исследование Г.В. Ибнеевой [9].

Другое, выделившееся во второй половине 1990-х гг., направление в отечественной науке рассматривает историю с применением новых подходов, которые М.М. Кром определил как «политическую антропологию», включая в эти рамки «культурные механизмы» функционирования власти, представления о ней в обществе, анализ государственной символики, изучение патронажно-клиентских отношений и других форм политического поведения [10]. Работами такого плана являются исследования символики царских коронационных торжеств XVIII-XIX вв. [11], народных представлений о царской власти в XVII столетии [12], попытки объяснения расцвета в XVIII в. фаворитизма [13] или особенностей психологии дворянства и городских слоев [14].

Появились также попытки проследить процесс формирования российской политической элиты, в которых авторы опираются на сложившиеся в дореволюционной историографии положения: так, например, политическая борьба в 1725-1762 гг. объясняется противостоянием «старомосковской аристократии» и «новой дворянской элиты» [15]. Однако единственная монография М.Н. Афанасьева, посвященная развитию патронажно-клиенских отношений в правящей среде, не выделяет конкретной специфики исследуемого нами этапа и преимущественно сосредоточена на событиях новейшего времени [16].

Еще одним направлением является изучение государственных институтов и внутренней политики. Д.Н. Шанский обратил внимание на стабильность высших Советов при особе монарха, являвшихся, таким образом, специфическим и необходимым «институтом русского абсолютизма» в условиях незрелости и ненадежности государственного аппарата и вовсе не стремившихся к установлению олигархического режима [17]. В.П. Наумов исследовал механизм работы и принятия решений елизаветинской Конференции при высочайшем дворе и Императорского совета Петра III [18].

M.B. Кричевцев рассмотрел роль Кабинета – личной канцелярии монарха – в структуре государственный органов при Елизавете и Петре III [19]. В монографии Н.Н. Петрухинцева исследуется такой важнейший для состояния империи сюжет, как военная политика, и в связи с этим - борьба группировок при дворе Анны Иоанновны в 1730-1732 гг. [20] О.Г. Агеева подошла к изучению императорского двора как одного из важнейших институтов, соответствовавшего монархической форме правления, выполнявшего ряд общественно-значимых функций государственного и частного характера [21].

Ряд работ Ю.Н. Смирнова посвящен роли российской гвардии как чрезвычайного «административного ресурса» петровских преобразований: комплектованию полков, административным поручениям гвардейцев, их последующей службе в государственных структурах. Ю.Н. Смирнов пришел к выводу, что практика участия гвардейцев в делах управления и назначений их на важнейшие государственные посты в сочетании с культом «сильного и доброго» императора-отца формировала особую гвардейскую корпоративную психологию и сознание своего права вмешиваться в решение династических проблем. При этом автор указал на эволюцию этого вмешательства от выступления в качестве «орудия» придворных группировок до солдатского «мятежа» [22]. В свою очередь, Я.Л. Гордин полагает, что гвардейские полки после смерти Петра I превратились в своеобразный «парламент», т.е. заняли место, «которое осталось вакантным после упразднения Земских соборов и любого рода представительных учреждении, так или иначе ограничивающих самодержавный произвол» [23].

А.Б. Каменский в своей работе о реформах XVIII в. - «От Петра I до Павла I» - «вписал» эпоху дворцовых переворотов в поступательное развитие России по пути модернизации. Анализ законодательства привел автора к выводу, что внутренняя политика наследников Петра являлась не попыткой возвращения в прошлое, а прагматичной «корректировкой последствий реформ», завершившейся к концу 40-х гг.; только короткое царствование Петра III он рассматривает как разрыв или «отказ от преемственности» на этом пути [24]. Рецензируя эту работу, В.И. Моряков не согласился с основными выводами книги, по мнению рецензента, после Петра I вплоть до Елизаветы «оппозиционно настроенные к петровским преобразованиям круги пытались изменить установленный Петром порядок», а внутренняя политика этих лет была направлена исключительно на «возвышение дворянства, превратившегося в привилегированное сословие» [25].

В то же время, в современных исследованиях наметились два пути анализа политических событий рассматриваемой нами эпохи. А.Н. Медушевский причинами династических кризисов считает «особый способ организации власти и механизм принятия решений в рамках узкой дворцовой олигархии». Хотя суть этого механизма автор не раскрывает и в целом полагает, что «за преобразованиями Петра следует консервативная политика его преемников» [26]. В другой работе Медушевский полагает определенной политической новацией появление фаворитизма как «негативного фактора в кризисных ситуациях», хотя и отмечает эволюцию этого института в сторону его укоренения в «местной социальной среде» [27].

Оценка Е.В. Анисимовым эпохи 1725-1762 гг. более оптимистична, хотя и несколько противоречива. Автор убежден, что «в целом нет оснований говорить о подрыве престижа самодержавия, упадке страны, кризисе в обществе и в экономике»; но в то же время он пишет о «проявлениях серьезного кризиса народного хозяйства после разорительной Северной войны» и «династическом кризисе». Главную причину «хрупкости» власти преемников Петра I Анисимов видит в отсутствии каких-либо правовых механизмов, которые бы смогли обеспечить прочное существование и функционирование самодержавия в системе власти, но в то же время приводили к юридическому определению компетенции самодержца и тем самым неизбежно отнимали бы часть его власти. Историк также отмечает разделение полномочий в системе исполнительной власти, имевшей три центра: высшие и центральные государственные учреждения (Сенат, Синод, коллегии); Советы при особе государя; фавориты [28].

М.А. Бойцов вывел «эпоху дворцовых переворотов» за привычные хронологические рамки, доведя ее до 1825 г. В политической нестабильности он видит неизбежную «плату за реформы» Петра, когда «изменения в политической культуре общества не поспевали за реформами; облик, стиль поведения и властвования верхушки новой, императорской России настолько не соответствовали прочно укоренившимся стереотипам массового сознания в отношении царя и его окружения, что породили глубокое отчуждение (не социальное - оно и так издавна было, а именно психологическое) подданных от петербургской власти». Автор поставил дворцовые перевороты в один ряд с самозванчеством, в качестве разных проявлений одного типа политической культуры, в основе которого лежал «недостаток публично-правового начала в политической жизни России». Бойцов выделил два различных типа переворотов: относительно «мирное» отстранение государя, регента, важнейшего сановника от власти - и наступивший на рубеже сороковых годов «классический для русской истории этап военного переворота», закономерности которого усматривает в «нарастании жестокости» и росте от раза к разу числа участников заговора [29].

И.В. Курукин в соавторстве с И.В. Волковым в статье 1995 г. предпринял попытку выделить особенности российских дворцовых переворотов как своеобразного механизма разрешения противоречий в правящей верхушке и проследить закономерности развития этого процесса, представлявшего, по мнению авторов, устойчивый компонент политической культуры в условиях самодержавия [30]. Проведенные в дальнейшем исследования по проблеме и архивные находки нашли отражение в последующих опубликованных работах И.В. Курукина [31].

Среди исследований, посвященных внешней политики России в эпоху дворцовых переворотов следует отметить обобщающий труд из пятитомной «Истории внешней политики России», в котором сделан вывод о преемственности военных и дипломатических усилий России по сравнению с петровским царствованием и в то же время - о наличии известных колебаний курса под влиянием борьбы дворянских группировок. К сожалению, именно эта сторона не получила подробного раскрытия [32].

Монография П.П. Черкасова, основанная в значительной части на неопубликованных документах из Архива МИД Франции, освещает, в том числе, проблему влияния иностранной дипломатии на российскую внутреннюю и внешнюю политику в царствование Елизаветы Петровны [33]. К ней примыкает ряд других работ Е.М. Собко, Г.А. Шатохиной-Мордвинцевой, Н.Н. Яковлева по внешней политике России в послепетровское время [34].