С отказом от тоталитарной политической системы и появлением в начале 90-х гг. XX в. на территории социалистического лагеря новых независимых государств для политических элит повсеместно стала актуальной проблема выбора форм и путей политико-правовых преобразований и, прежде всего, выбора такой конституционной модели, которая бы четко определяла место каждого органа государственной власти и в первую очередь парламента, в политической системе, характер его взаимодействия с другими политическими институтами и гражданским обществом.
В связи с этим следует отметить, что «в условиях переходного (транзитного) периода роль парламента в социально-политических преобразованиях возрастает многократно, поскольку именно представительные учреждения, выполняя законодательные и властеобразующие функции, становятся одновременно центром конфликта и сотрудничества различных политических сил, мобилизуют политические элиты, формируют групповые интересы и способствуют рационализации политических решений» [46]. В то же время нестабильный характер политических институтов трансформирующихся государств, обусловленный отсутствием опыта функционирования и взаимодействия в новой социально-политической среде, «становится предметом непрекращающихся дискуссий о том, какие факторы и условия, какие политические (и социальные) институты и структуры делают ту или иную систему демократической, о соотношении парламентаризма и эффективности исполнительной власти» [47]. Иными словами, актуализируется и оказывается дискуссионной проблема выявления эффективности той или иной конституционной модели, ее воздействия на процесс формирования открытого общества и политической социализации граждан.
Каждая из стран ЦВЕ проходила свой особый путь от тоталитаризма к демократии. Выбор этого пути был обусловлен наличием конкретных политических, социально-экономических, исторических и социокультурных предпосылок, среди которых определяющими, на наш взгляд, являются степень развитости гражданского общества и демократических традиций докоммунистического периода. В одних странах новая конституционная модель воплотилась в концепции «сильной» президентской власти и, соответственно, характер и динамика институциональных и конституционно-правовых преобразований определялись степенью влияния и личными политическими амбициями главы государства и его ближайшего окружения. Так, в двух балканских государствах, Сербии и Хорватии, президенты С. Милошевич и Ф. Туджман фактически обладали огромной властью.
В других странах процесс политических и правовых реформ изначально был сосредоточен в руках представительных органов, что впоследствии привело к конституционному закреплению доминирующей роли парламента в политической системе. Данная модель утвердилась в большинстве государств ЦВЕ, и к числу таких стран в относятся Польша, Венгрия, Чехия, Словакия, Болгария и Румыния, в которых изначально были созданы политические и конституционно-правовые условия для формирования и развития парламентаризма – не только как одной из важнейших сущностных характеристик либеральной демократии, но и как системы организации и функционирования государственной сласти, в которой представительные учреждения занимают доминирующую по отношению к другим властным институтам роль.
С легализацией многопартийности начался бурный процесс образования политических партий. В странах ЦВЕ создался целый калейдоскоп различных партий и движений: либеральные, социал-демократические, национальные, коммунистические, христианско-демократические и т. д. Некоторые либеральные партии возникли в результате расколов широких оппозиционных общественных движений типа чешского Гражданского форума или Солидарности в Польше. Примерами таких партий могут служить Гражданская демократическая партия в Чехии и Союз Свободы Л. Бальцеровича в Польше. Другие изначально возникали в качестве оппозиционных коммунистическому режиму партий, как например, Венгерская гражданская партия (ФИДЕС), основанная в марте 1988 года. К либеральным движениям можно отнести также болгарский Союз демократических сил, Либеральную конвенцию Румынии, которые представляют собой объединение нескольких партий и организаций.
Что же касается партий левого центра, то это место в политическом спектре прочно закрепилось за социалистическими и социал-демократическими партиями. Многие из них представляют реформированные некогда коммунистические партии, другие институциировались, как самостоятельные движения, уже после «бархатных революций».
Общим для обоих политических лагерей является признание демократических правил игры, парламентаризма, приверженность идеям свободы и прав человека. Кардинальное их различие проходит по линии путей, сроков социально-экономического реформирования посткоммунистических обществ. Либералы с самого начала отстаивали радикальное преобразование экономики в направлении скорейшего перехода к рынку, свободной конкуренции и отказа от вмешательства государства в экономические процессы. Левоцентристы предлагают иную альтернативу – создание социально ориентированной рыночной экономики, при активном участии государства в трансформационных процессах и обращают внимание на социальную цену преобразований.
На протяжении 90-х годов в большинстве стран ЦВЕ сохранялось жесткое идеологическое противостояние между партиями бывшей оппозиции и посткоммунистами. Это создавало немалые трудности для формирования демократического государства и гражданского общества. Но, несмотря на большое количество партий, «в большинстве стран региона за период трансформации возникли партии, обладающие внутренней устойчивостью и стабильной поддержкой электората» [48].
В ЦВЕ формируется стандартная система партий, характерная для европейских стран с развитой демократической традицией. К настоящему времени, как отмечает ведущий научный сотрудник ИМЭПИ РАН Н. И Бухарин [49], в основной части стран региона сложились три ведущих идейно-политических направления: либеральное (социально-либеральное, либерально-консервативное), социал-демократическое и национально-консервативное (национально-католическое). Произошла диверсификация предпочтений избирателей вдоль оси «левые–правые» с отклонением к центру.
С сожалением следует констатировать, что «в практике в деятельности ведущих партий преобладают, прежде всего, партийные интересы, а не интересы простых граждан. Избирательные программы партий и блоков все больше имеют популистский характер (при этом популизм приобретает как социальные, так и национальные черты), слабо связаны с реальной жизнью, не направлены на решение конкретных политических и социально-экономических проблем. После победы на выборах такая программа не может служить основной для проведения реальной политики, которая в результате носит стихийный, во многом любительский характер, диктуется лишь конкретными обстоятельствами» [50].
Общество все больше начинает разочаровываться в левых социал-демократических партиях. В основе их деятельности лежат не идеологические ценности, а прагматизм. Как правило, во время пребывания у власти они смещаются на позиции центра. Никаких серьезных целей, направленных на изменение общественных отношений, они не ставят.
Политическую перспективу будут иметь лишь те политики и партии, которые в состоянии на практике преодолеть негативные тенденции в экономике и обществе. В связи с этим существует реальная опасность, что правящие партии, не сумевшие изменить ситуацию в стране к лучшему, скорее уйдут не в оппозицию, а в политическое небытие. В партийной системе возможны большие изменения.
Растущее разочарование результатами системной трансформации и недовольство связанными с нею негативными проявлениями уже привели к тому, что значительная часть общества начинает отказывать в доверии прежней политической элите. В 2000 г. политически «сгорела» правая Демократическая конвенция в Румынии, в 2001 г. – правая «Солидарность» в Польше. В ближайшие годы этот список с большой вероятностью будет пополнен.